Ежели верить афишам, давали «Аиду». Петь должны актеры первого состава итальянского Teatro alla Scala, и это была премьера в Петербурге – значит, самый цвет столичного beau monde явился нынче в театр…
Нет, я не дикарка, разумеется, мне приходилось бывать в высшем свете – на балу, который давал Смольный в честь визита императора, или, когда дядюшка выводил меня в общество. Но тогда я представляла собою довольно скромно одетую девицу, которая, прямо скажем, едва ли выделялась на фоне прочих дебютанток. А нынче на лучших местах, в baignoire, я будто сама была на сцене – в бриллиантах, что дарил Женя по случаю помолвки, и в им же выбранном платье из ярко-алого атласа с черными вставками и огромным турнюром. Я кожей чувствовала, что обращены на меня десятки лорнетов, и почти слышала, как совещаются меж собою те господа из ложи напротив – мол, кто же эта belle inconnue[41].
Я знала, что выгляжу нынче более чем недурно… но отчего-то хотелось забиться в самый дальний угол, а не сидеть здесь, будто кукла на витрине.
Невольно вспомнилось, что дядюшка, бывая в обществе, предпочитал избегать такого внимания: лучшими местами в театре он полагал отнюдь не baignoire, а второй ряд стульев на третьем ярусе балкона, где он сам был не слишком заметен, но откуда открывался прекрасный вид на весь зал и сцену.
Быть может, эта мысль меня столь взбудоражила… но вдруг, пройдясь взволнованным взглядом по балконам на самой галерке – чуть выше императорской ложи – я почувствовала, как мое сердце пропустило удар. Почудилось ли?.. Но, кажется, среди лиц мелькнуло одно – чрезвычайно похожее на лицо студента-революционера Зимина.
Да нет, быть того не может…
Тотчас отыскав в лорнет, я направила его на верхний балкон – принялась въедливо разглядывать лица зрителей. И не находила. Показалось?
Когда меня легонько тронули за плечо, я вздрогнула, перепугавшись насмерть. Убрала лорнет – но это был всего лишь Женя.
— Ты один? – изумилась я. – А где же Людмила Петровна? А тетушка и прочие родственники?
— Их нет. – Супруг и сам был озадачен по этому поводу. – Мы прежде договаривались встретиться в вестибюле, но двери уж запирают, а их нет.
— Опаздывают, должно быть, – предположила я, пытаясь изобразить участливость. Увы, родственники меня не беспокоили сейчас – я даже почувствовала облегчение. Отыскала глаза мужа и поделилась с ним страхами: - Женя… ты знаешь, мне почудилось, будто я видела сейчас Зимина. Твоего студента. Там, над императорской ложей.
Ей-Богу, я надеялась, что он не посмеется надо мною. Женя и впрямь метнул взгляд на верхние балконы – прошелся по ним как будто со вниманием. Но, как и я, не найдя ничего странного, посмотрел на меня теперь с усталостью и осуждением:
— Милая, как ты думаешь, сколько жандармов нынче в этом театре? – спросил он жестко. Ответить, впрочем, не дал: - А сколько жандармов, переодетых в штатское? То, что тебя мучает, немецкие врачи называют паранойей – сделай милость, просто развлекайся этим вечером и ни о чем не думай!
— Как скажешь! – несдержанно бросила я, злясь то ли на него, то ли на себя саму.
Но тут Женя снова тронул меня за локоть и зачем-то поднялся. И все прочие зрители вдруг начали вставать – мужчины почтительно склоняли головы, дамы приседали в реверансах. Сообразив, в чем дело, я и сама поспешно вскочила, опустила глаза долу и изобразила изысканный поклон. Лишь потом, еще не подняв головы, одними глазами нашла императорскую ложу. Так и есть: его величество в сопровождении супруги, совсем юной Великой княжны и немногочисленной свиты устраивались на положенных местах.
А когда приличия позволили сесть, вновь принялась скользить взглядом по балкону, вглядываясь в лицо каждого – дай-то Бог, чтобы я ошиблась, дай-то Бог… Я прекратила свое занятие, лишь, когда потушили свет, и зала содрогнулась от первых аккордов музыки. Женя тогда, будто дословно знал, о чем я думаю, отыскал в темноте мою ладонь и крепко ее сжал.
Благо в ложе на шесть мест никого кроме нас двоих не было.
— Держи себя в руках, - шепнул, наклоняясь. - Здесь всюду жандармы! Сама видела, сколько их на входе – досматривают каждого. Можешь сколько угодно недолюбливать Якимова, но, Бога ради, не считай его идиотом, который допустит, чтобы революционер-«народник» оказался запертым в одной зале с императором!
Я кивнула. И чуточку подвинула свой стул, чтобы касаться плеча мужа – так мне было намного, намного спокойней. Отпустить мою руку я не позволила ему до самого конца первого действия.
Я не слышала «Аиду» никогда прежде. Но итальянцы пели, словно ангелы: никак не думала, что у меня это выйдет, но уже через четверть часа я сполна погрузилась в переживания эфиопской рабыни. Всем сердцем я чувствовала и понимала ее боль, когда та разрывалась меж возлюбленным и долгом перед отчизной.
…Когда же свет зажгли вновь, и зала утонула в аплодисментах, Зимин, «Рокот», революционеры стали уж казаться чем-то невероятно далеким – будто сотня лет и целая жизнь прошла с того мига, как я высматривал чье-то лицо в толпе. Кажется, у меня и впрямь случился приступ паранойи.
Зато обеспокоенным теперь выглядел мой супруг. Зрители, один за другим, поднимались со своих мест, чтобы спуститься в буфет или же просто размять ноги. Покинуло ложу императорское семейство. Тогда-то поднялся и Женя:
— Спущусь в вестибюль еще раз, - пояснил он, - справлюсь, вдруг maman припозднились, да их отправили на другие места.
Я кивнула. Хоть и отпустила мужа с неохотой, изводящего душу страха во мне уже не было. Да и возвратился он скоро – снова один и хмурый более прежнего.
— Должно быть, просто передумали ехать, - всей душой желала я успокоить Евгения. Знала, что, хоть не умеет он этого показать, но матушку свою любит едва ли меньше, чем меня, и столь же сильно о ней беспокоится. – Погода ведь нынче такая, что никто без крайней надобности из дому не выйдет – вот и передумали. Галина Ильинична с семьею ведь утром только поездом прибыла? - Женя без слов кивнул, а я подхватила: - Вот – устала с дороги да и осталась дома. Ежели хочешь, мы после оперы к ним поедем и, обещаю, я сделаю все, чтобы им понравиться. Даже расплачусь, если Галину Ильиничну это порадует.
Мне удалось добиться Жениной улыбки.
— Не вздумай! – хмыкнул он. - Тетушке нельзя показывать слабину – иначе вовсе заклюет. - А потом он нахмурился, даже поморщился: - Чем это здесь пахнет? Ты не чуешь?
Я пожала плечами, не сразу обеспокоившись… но тут я второй раз в жизни увидела, как Женя мертвенно побледнел.
Несколько мгновений он будто не мог пошевелиться. А после бросился к борту нашей ложи – заглянул вниз, на пустой портер. Потом поднял голову вверх – и замер.
— Лида! Уходи… - одними губами велел он мне.
Требуемое я не выполнила. Рывком бросилась к мужу, тоже подняла голову.
