Сама не своя от накативших воспоминаний я, как была, в рубашке, бросилась за дверь. Длинная, залитая солнцем галерея с окнами во всю стену и – ей-Богу, мне почудилось, что там, в самом ее конце, у лестницы, стоит Женя.
Видение это казалось столь ясным, что мне подумалось, не повредилась ли я в уме? Тогда-то, неуверенно пройдя по галерее, я взялась за ручку двери комнаты, что соседствовала с моей. Замерла душой и телом и тихонько ее приоткрыла.
Там, за круглым столом, покрытым бархатной скатертью, сидела женщина и рассеянно тасовала гадальные карты. Я глухо вскрикнула, не сдержав чувств – но от собственного же голоса пришла в себя.
Нет, за гадальным столиком сидел не призрак из прошлого. Это была та незнакомка. Женщина с родинкой на щеке – Ида Шекловская.
Она удивленно посмотрела на меня красными, воспаленными, но уже совершенно сухими глазами и порывисто встала:
— Вы уж проснулись? Вам лучше?
Я кивнула. Теперь более осознанно обвела кое-как убранную комнату взглядом и ответила лишь:
— Вам следовало выбрать другую спальню.
— Но Евгений Иванович пообещал, что я могу занять любую!
В голосе ее явственно проступили капризные нотки, и я окончательно уверилась, что она именно та девица, превратившая мою жизнь в ад. Разве что, вместо вульгарного пурпурного наряда на ней теперь траурный черный. Взятый, очевидно, из шкафа в этой же комнате.
Что-то я становлюсь суеверной… однако ж посчитала нужным предупредить:
— Прежнюю хозяйку сей комнаты, карт и платьев жестоко убили. А та, что была до нее – повесилась. Впрочем, ежели хотите, то оставайтесь.
Вернувшись к себе, я скорее начала одеваться, благо об этом кто-то позаботился: на спинку стула было накинуто домашнее ситцевое платье, а за ширмой я нашла таз с еще теплой водою. Алый же вечерний туалет, в котором меня привезли, висел здесь же. Как и ридикюль. Впрочем, Жениного револьвера в нем, разумеется, не оказалось… Я смутно догадывалась, что покинуть Масловку мне не позволят – и все же полна была решимости хоть попытаться.
Призраки этого дома еще беспокоили меня, когда я заплела волосы в простую косу и все-таки спустилась вниз. Дом был пустым и неубранным – совсем не таков, каким я запомнила его, уезжая полтора года назад. Натали (усадьба нынче принадлежала именно ей), по-видимому, и слуг разогнала, потому, как едва ли рассчитывала вернуться сюда когда-то.
Негромкие голоса доносились лишь из столовой. И я поспешила на звук, надеясь, сама не знаю на что. Вдруг случится чудо, и я увижу там Женю…
Нет. Чудес не бывает. В столовой находились все та же Ида Шекловская и – господин Фустов. Он что-то жестко ей выговаривал, а она снова плакала и глотала слезы.
Впрочем, при моем появлении Глеб Викторович тотчас поднялся с обычным для него галантным поклоном:
— Рад видеть вас в добром здравии, Лидия Гавриловна. Вам лучше?
Голос его звучал куда радушнее, чем в разговоре с Идой. Будто ничего меж нами не происходило, и мы самые, что ни на есть, лучшие друзья. Но меня это сбить с толку не могло:
— Оставьте ваши любезности! – велела я. – Зачем вы увезли меня? Я ваша пленница, полагаю?
На что Фустов самым невинным тоном ответил:
— Боже упаси. Разумеется, нет. – Помолчал и добавил не очень охотно. – Но уйти я вам все же позволить не могу. Для вашего же блага.
Насчет моего блага я сильно сомневалась. Потому смирять пыл и не думала:
— А опоили меня чем? Кокаином?
Он нахмурился, подошел ближе и, видимо, по лицу моему разглядел, что чувствую я себя не так хорошо, как кажется. Потом выдвинул стул и предложил сесть – я не шелохнулась.
— Ей-Богу, ничем, - ответил он тогда на мой вопрос. - Это называется контузия. Я был там, Лидия Гавриловна. Так уж вышло, что, покуда ваш супруг беседовал с ее, - он пренебрежительно мотнул головой на Иду, - братцем, я стоял у входа в ложу и все слышал. И про Масловку тоже. А после видел, как вас тряхнуло взрывной волной. Я ведь даже помог вам подняться – неужто, не помните?
Я напряглась, но те события были словно в тумане… черный дым, Женины пальцы, ускользающие из моей руки… умирающий мальчик, который что-то говорит мне – и выстрел, его речь оборвавший. Вот и все, что я помнила. Ах да, еще болезненный, изнуряющий звон в голове, от воспоминаний о котором на меня и сейчас накатил приступ тошноты. Я глубоко вздохнула, дабы его подавить, и сочла за лучшее все же сесть. Спросила уже чуть мягче:
— Где мой муж? Ответьте хотя бы… он жив?
И то, как промолчал в ответ Фустов, по-настоящему меня испугало. Потом он выдвинул стул для себя и сел так, чтобы тяжелым немигающим взглядом смотреть на мой профиль.
— Позвольте, я вам кое-что расскажу, - предложил он. - А Ида Львовна покамест принесет вам супу, чтоб вы могли набраться сил.
— Вот еще! – вспыхнула Ида. – Довольно и того, что я тот суп сварила – я вам не прислуга!..
И я не выдержала. Позволила себе истерику:
— К черту суп! – Я встала столь резко, что мой стул с грохотом опрокинулся. - Отвечайте, что с моим мужем!
Ида сочла за лучшее стихнуть и тотчас исчезла за дверью в кухню. Но Фустова моя истерика не удивила.
— Успокойтесь, - бесстрастно велел он. Встал на ноги и поднял мой стул. Снова предложил сесть. – Нынче мы все должны быть с холодной головой. Что до вашего мужа, то он был жив и здоров, когда я в последний раз его видел.
Кажется, я только сейчас смогла перевести дыхание.
— Объясните, как вы вообще оказались в опере? – спросила я уже рассудительней.
— Объясню. Помните наш разговор третьего дня – в трактире «Олень».
Я кивнула. Изумилась только:
— Неужто столько времени прошло?..
— Половину ночи мы добирались в Масловку, и еще без малого двое суток вы спали, - подтвердил Глеб Викторович. – Так вот, когда, после нашей беседы, я вернулся на Гороховую, уже поздним вечером, то меня встретил наш общий друг Юзеф. И поделился, что едва вернулся после очередного обыска в квартире предполагаемого революционера. Жандармерия нынче по пять раз на дню такие обыски проводит – наслышаны, не так ли?
Я кивнула машинально и, позабыв обо всем, с жадностью и страхом смотрела Фустову в глаза. Будто знала, что он скажет дальше.
— Да-да, вы угадали, - подтвердил тот. – На сей раз обыск был в вашей квартире на Малой Морской улице.
— Но… как же… ни я, ни мой муж…
Фустов не дал договорить:
— …Вильчинский нашел на вашей квартире запрещенную литературу –Бакунина. А так же записи с характеристиками на уже известных следствию террористов – Шекловского и этого второго, Зимина.
На сей раз у меня не нашлось, что сказать. И в полной тишине Фустов закончил:
