А потом Глеб Викторович отошел от окна и, найдя мои глаза, сказал то, о чем я сама даже думать боялась:
— Ежели все так, то вскоре станет известно, что ваш супруг повесился в камере. Или застрелен при побеге. Живым такой свидетель Якимову совершенно точно не нужен.
Да, Фустов выговаривал это именно что со злорадством. Будто ему станет легче, если кто-то еще будет столь же несчастен, как он сам.
— Я должна вернуться в Петербург, - сказала тогда я решительно. – Необходимо поставить в известность графа Шувалова – попрошу его помощи…
— Графа Шувалова нет в городе, - надменно перебил Фустов. – Разумеется, Якимов нарочно подгадал время. И в Петербурге вы Шувалова не дождетесь – вас ищут. А когда найдут, то вам не поздоровится. Хотите, чтоб у вашего супруга была вполне реальная причина покончить с собой?
— Якимов не посмеет мне ничего сделать, - возразила я. – Из страха перед Шуваловым.
— Уверены в этом даже после подаренных билетов в оперу?
Я смешалась. Но все-таки нашла доводы для возражений:
— События в опере можно было бы списать на случайный выбор «рокотовцев». Но два покушения подряд… в случайность этого Шувалов ни за что не поверит. Нет, Глеб Викторович, попади я в руки Якимова сейчас – меня, разумеется, станут запугивать, но жизни моей ничего не грозит. В этом я уверена. А потому должна вернуться. И должна попытаться сделать хоть что-то, ежели мой муж еще жив. Это единственный шанс, поймите.
— Ваш единственный шанс – держаться меня! – холодно напомнил Фустов. – Кто у вас есть в Петербурге, кроме Шувалова? Неужто рассчитываете, что господин Кошкин, рядовой служащий департамента полиции, сделает для вас больше, чем я?
Мой следующий взгляд на Фустова внезапно оказался полон отвращения. Нет, грязных намеков в его тоне нынче не слышалось – но я все еще прекрасно помнила их. И вряд ли когда-то забуду.
— Вы глупец и ничтожество, раз подумали о господине Кошкине то, что подумали! – вдруг взвелась я. - И не смейте сравнивать себя с ним: поставь вас рядом, ни у одного здравомыслящего человека не осталось бы сомнений, в ком больше ума, чести и достоинства! Если б я только могла выбирать!..
Глеб Викторович внешне был вполне спокоен. Однако то, как жег он меня взглядом, подсказывало, что мои слова его все-таки задели.
— Что ж. В таком случае мне и впрямь жаль, что выбирать вы не можете, - ответил он ровно.
Горько признавать, но это правда. Я ненавидела этого человека, была страшно обижена – но нуждалась в нем. В нем и в Иде. И, пожалуй, даже с обидой я могла бы смириться, но решающим было другое:
— А что, если я не верю вам? – взвешенно спросила я Глеба Викторовича. – Откуда мне знать, что моего мужа и впрямь арестовали? И откуда знать, что Шекловского вы убили из жалости, а не потому, что он мог сказать что-то важное перед смертью…
— Что?.. – ахнула вдруг Ида за моим плечом. – Вы же сказали, он ударился головой и умер… Так вы сами убили Даву? – переспросила она, словно потерянная уставившись на Фустова.
Тот даже бросил на меня взгляд, в котором мелькнул укор. А я смутилась: неужто этот человек скрыл от Иды, сколь мучительной была смерть ее брата?
Впрочем, с утешениями Фустов как всегда не торопился:
— Успокойтесь! – зло прикрикнул он. - Ваш брат все равно был не жилец – он мучительно умирал на моих глазах. А вы смеете еще о нем плакать? Он убийца!
— Да вы… вы!..
Ида бросилась на Фустова с кулаками – я едва успела перехватить ее руки. Прижала к себе и, успокаивая, гладила по спине, покуда она тряслась в рыданиях.
— Тише, тише… ваш брат не убийца, - искренне сказала я. - Напротив – я жива нынче благодаря ему. И я не позволю этому человеку вас обидеть.
Через плечо Иды я тяжело поглядела на Фустова. Тот выдержал мой взгляд, однако прежнего хладнокровия в нем как не бывало. Кем бы Фустов не считал мальчишку – он пожалел его сестру, скрыв от нее лишние подробности.
Но этот же самый человек выкрикнул сейчас:
— Вместо того чтобы лить слезы лучше вспоминайте, что ваш драгоценный братец говорил о Якимове? Меж ними должна быть связь – непременно должна быть! Как-то же он передавал этим двоим поручения!
— Я уже говорила вам тысячу раз, что не слышала никогда этого имени! Сколько можно меня мучить?..
— Оставьте ее в покое, - вмешалась я, - она потеряла брата! Имейте сострадание!
— А я потерял смысл жизни! – гаркнул в ответ Фустов. - Все мои стремления, все цели были подчинены тому, чтобы вернуть Ксению! А теперь? Теперь-то мне что делать?!
— Найти новую цель. Вспомните, вы сами говорили, что ходите по этой земле, чтобы отомстить убийцам Ксении! У вас есть шанс это сделать! У вас высокая должность – достаточно высокая чтобы подобраться к Якимову…
Тот поморщился:
— Какой дешевый прием, Лидия Гавриловна. Вам плевать и на меня, и на Ксению, и на нее тоже – вы просто хотите вытащить мужа!
— Да, хочу, - твердо сказала я. – И, поверьте, сделаю для этого все возможное! Но и на вас мне не наплевать… я гляжу на вас, Глеб Викторович, и мне делается страшно – оттого, что вижу свое будущее. Ведь и вы были когда-то иным, не так ли? Но я теперь уж знаю, что в каждом человеке – и во мне, и в вас, в каждом – живет зверь. Зверь, способный на все, на любые мерзости! Вот только – чем меньше на свете становится людей, которых человек любит – тем вольготнее себя чувствует его зверь. Я сожалею о том, что произошло с вами, ей-Богу. Но если я лишусь мужа… мне некого будет больше любить.
Когда я замолчала, то почувствовала вдруг, что в столовой стало слишком тихо. Это ходики над каминной полкой остановились. В мертвенной тишине старого дома было слышно лишь, как тихонько всхлипывает Ида, снова и снова утирая нос замызганным платком. Фустов не вытерпел: подошел и подал ей свежий – тот самый, оборванный, с моими инициалами.
Но Глеб Викторович не сказал ей ничего. Молча вернулся к ходикам и вновь завел их, неспешными размеренными движениями. Принимал решение, очевидно.
И только теперь я заметила на той каминной полке свой револьвер… Женин, если быть точнее. И Фустов, будто угадав мои мысли, взял его в руки. Поглядел на выгравированную у рукоятки надпись. Откинул барабан.
— Заряжен… - сообщил зачем-то. – Выходит, Лидия Гавриловна, вы и впрямь умеете обращаться с такой игрушкой?
Вопрос, впрочем, был риторическим, так что отвечать я не стала. Да и какое значение это имело сейчас?
Фустов же, взвешивая в руке револьвер, решил вернуться к прежней теме:
— Как бы там ни было – до Якимова мне не добраться. Это уровень графа Шувалова, но не мой. Якимов приблизит меня к себе, лишь, если я стану ему чем-то крайне полезен.
Он положил револьвер обратно на полку и нашел мои глаза:
