Я кивнула, толком не слыша вопросов. Фустов исчез, а я, хоть не без удовольствия и воспользовалась впервые за эту неделю чистой водой, мыслями уже вернулись к «Рокоту». Точнее, к четвертому его члену.
И, кажется, в моей голове наконец-то сложилась ясная картина.
Уже относительно спокойно я умылась. Посетовала, глядя в зеркало, что ссадины на лбу и скуле через каких-то пару дней станут отвратительного синюшного цвета.
Позже, грея ладони о чашку из тонкого фарфора, я старательно подбирала слова для разговора с Глебом Викторовичем. Он раздобыл где-то сдобные булки и масло, но аппетита у меня не было – вместо него я чувствовала давно ставшую привычной тошноту. Слава Богу, не столь сильную, чтобы мешала думать.
— Послушайте, - заговорила все-таки я, - не будь убийство Ксении политическим – кого бы вы подозревали первым делом?
Я отметила, что лицо Глеба Викторовича дернулось в брезгливой гримасе, и он без раздумий ответил:
— Хаткевича.
— А я – ее любовника.
Фустов напрягся, бросил в меня резкий взгляд:
— Что вы хотите сказать? Я все еще не заслужил ваше доверие?
— Я хочу сказать, что вы судите предвзято. Кого бы вы подозревали первым делом, не будь у вас личного интереса? Ведь ответ очевиден: всегда и все завязано на деньгах, Глеб Викторович. Всегда! Ксения была беременна. И если бы родила мальчика – этот ребенок стал бы первым наследником генерала. Кроме него у Хаткевича лишь три дочери, а их доля наследства, согласно нашим законам, куда меньше, чем была бы доля сына.
— Не понимаю вас… - признался Фустов.
Только тогда я и вспомнила, что всех обстоятельств он не знает, и пояснила:
— У Хаткевича есть старшая дочь. А у той три законных сына. – Я безотчетно впилась ногтями в собственные ладони и через силу договорила: - А также муж, сочувствующий революционерам. Его зовут Николай Тучин, и он руководит библиотекой. Общественной библиотекой на самом юге Петербурга, на углу Лиговки и Курской улицы. Должно быть, туда и ездил Якимов.
Глеб Викторович со звоном поставил чайную чашку на столик. Рывком поднялся на ноги, невольно показав, сколь напряжен был.
— Вы уверены? - спросил нетерпеливо.
— Нет… - призналась я, – не знаю…
Теперь, чем дольше думала я о господине Тучине, тем четче приходило понимание, что и библиотека его, куда регулярно и свободно наведывались студенты, и школа для детей бедняков – все это могло быть отличным прикрытием для революционной пропаганды. Быть может, Тучин и правда учил детей грамоте – да только помимо основ правописания вполне мог вкладывать в юные головы любые мысли.
Разумеется, дети поверят учителю. Разумеется, с самых младых ногтей заразятся идеями революционной борьбы, если он их на это настроит. И, Боже правый, это ведь куда страшнее, чем даже взрывы и убийства. До чего же больно мне было думать об этом. До чего же хотелось ошибиться…
Но решительность на сей раз проявил Фустов:
— Поеду туда немедля. – Я вскочила следом, и Глеб Викторович, угадав мои сомнения, мягко пообещал: - Лишь поговорю с ним сперва, не беспокойтесь. Но промедление смерти подобно, потому еду тотчас. А вам лучше поспать.
Глава XXXIII
Не теряя времени, Глеб Викторович тотчас и уехал. Я же заперла дверь на два оборота, как он просил, и решила, что мне и впрямь надобно поспать.
Однако не выдержала – снова поднялась с мягкой софы и осторожно поставила чайную чашку на ручку двери. Женя так делал однажды, и в том была логика: стоит легонько тронуть дверь снаружи, как чашка разобьется, а я проснусь.
Удивительно, но в этот раз я мгновенно забылась сном…
А проснулась – от звука разлетевшегося вдребезги фарфора. Вскочила на ноги, перепуганная насмерть. У Фустова свой ключ! Он не стал бы так неистово трясти дверь!
Я промедлила, еще приходя в себя и надеясь, что это Маша или случайный посетитель. Но нет. На дверь налегали плечом, и сомнений уж не оставалось. Я бросилась в умывальную за миг того, как услышала треск дерева. Заперлась изнутри на щеколду, придвинула тумбу с зеркалом… да только все было тщетно. Ловушка захлопнулась.
В тесной комнатке имелось окно, но – второй этаж… разумеется, я побоялась прыгать. И звать на помощь бесполезно: слишком ранний час, улицы пусты. Разве что Санька, будь он еще здесь, меня бы услышал – но и мальчика, как на грех, под окнами не оказалось.
Я могла надеяться лишь, что он был здесь минуту назад. Видел ворвавшихся в здание людей и понял все как нужно…
А потом дверь в умывальню сорвали с петель, вынуждая меня вскрикнуть и забиться в угол. Да, это были люди Якимова.
— Так-так, Лидия Гавриловна, значит, вы совершенно не цените доброго к вам отношения. А Глеб Викторович что же? Неужто замышляете что-то за моей спиной?
Якимов был не просто зол – взбешен. Хоть и держался холодно, но глаза его метали молнии. А я неожиданно для себя перепугалась за Фустова. Напрасно он привез меня сюда… хотел уберечь, а в итоге сам будет жестоко наказан. А главное, что весь наш план коту под хвост.
Надобно было сделать что-то, хотя бы от Глеба Викторовича отвести подозрения.
— Что?! – попыталась тогда изумится я. – Неужто станете убеждать, будто Фустов не по вашей воле увез меня на Гороховую?!
Якимов сощурился, кажется, не готовый поверить. А я продолжила пылко и даже покатившиеся ручьем слезы решила более не сдерживать:
— И можете считать, что добились своего! Я… я расскажу вам правду…
Якимов упускать шанса не стал:
— Так это вы застрелили Иду Шекловскую? Отвечайте! – с окриком вопросил он.
— Я… – Захлебываясь собственными слезами, я подняла на него сколь могла искренний взгляд: - Да, это сделала я! Но, ей-Богу, сожалею об этом… словно морок какой нашел. Я не ведала тогда, что творю – вы должны понять!
Якимов смотрел на меня холодно, совсем не растроганный моими слезами. Даже подумалось, что он не верит. Но потом Якимов как будто смягчился: взял меня под локоть и, отогнав жандармов, осторожно вывел из тесного помещения умывальни. Усадил на софу и сам сел рядом.
— Лидия Гавриловна, голубушка, вы большая умница, что сказали мне правду, - он утешающе гладил меня по рукам и даже сделал жест своим людям вовсе выйти прочь. – И я понимаю вас. В вашем положении – не мудрено, что вы совершили несколько… опрометчивый поступок. Однако, голубушка, - он за подбородок поднял мое лицо, - ежели вы дадите признательные показания в письменном виде – вас накажут. Сурово накажут! А вы ждете ребенка. Вам, голубушка, нужно думать прежде всего о нем.
Я часто закивала, утирая слезы тыльной стороной ладоней:
— Да-да, Глеб Викторович вполне живо описал, что меня ждет, ежели сознаюсь в убийстве. Потому я решилась. Я напишу то, что вы хотите. Уверена, Женя поймет… быть может, он бы сам просил меня сделать это, если б мы увиделись.
