Дядя принял меня и с некоторой неохотой посвятил все-таки в детали, прежде мне неизвестные. Он действительно не был в отъезде в эти дни: неделей раньше получил сведения относительно истинного положения дел с «Рокотом». Потому разработал собственный план, сумев даже освободить моего мужа из-под стражи: к тому времени, как Фустов привез меня Якимову, Женя был уж на свободе. О чем, впрочем, ни я, ни Глеб Викторович не знали.
Арестовать Тучина помог все-таки Женя. И немного я сама – тем, что назвала когда-то мужу имя этого человека. В Главном штабе не было ошибки. Тучин никогда не участвовал в военных кампаниях, а ноги лишился на каторге, куда попал еще в юности. На каторге же увлекся революционными идеями, а позже, по возвращению, вступил в «Народную волю». Знала ли жена о его наклонностях? Не все, но, вероятно, что-то знала… Должно быть, Зинаида прощала ему это, потому как отцом семейства Николай Тучин был практически образцовым.
— Мы искали тебя, Лиди. По всему городу искали и, ей-Богу… я уж начал думать о худшем. А потом этот мальчик нашел твоего мужа. Сам нашел. Дежурил, как выяснилось, у дома на Гороховой день и ночь, и, как только тебя заприметил, побежал к Ильицкому.
Я выслушала этот рассказ не очень внимательно. По сути, меня интересовал один-единственный вопрос:
— Когда я увижу мужа?
Платон Алексеевич тяжко вздохнул, и вздох сей не предвещал ничего хорошего.
— Боюсь, что не скоро, девочка. Ильицкий убил человека.
— Якимов заслужил это! – не сдержавшись, воскликнула я. Но тотчас взяла себя в руки, заглянула в родные синие глаза и пылко взяла Платона Алексеевича за руку: - Дядюшка, умоляю… ведь Якимов фактически организовал революционный кружок. Его следовало остановить! Хотя бы даже так…
Но дядя еще более нахмурился и вынул свою руку из моей. Сурово сжал в кулак.
— Ты не все знаешь, Лиди. Ильицкий с самого начала понимал, на что шел, - твердо ответил Платон Алексеевич. - Слишком уж он крупно прокололся, поверив Якимову, участвуя в его делах. Помогая организовать тот самый революционный кружок! Потому должен был заработать прощение. Пойми, девочка, мы все не знали, что делать с Якимовым…
— Арестовать и судить – вот что нужно было сделать! - ответила я пылко, хотя и не очень уверенно.
— Арестовать… - поморщился дядюшка. – Нельзя даже предать огласке истинное положение дел – а ты говоришь «арестовать»… Сама подумай, какой скандал был бы! Чиновник из самой верхушки власти – и сотворил такое! Убийство беременной генеральши! Взрыв в Мариинке! В присутствии самого государя императора взрыв! Ты представляешь, сколько голов полетело бы, вылези все наружу?!
Слишком я была погружена в свои тревоги. Истина, которую дядюшка хотел донести, огорошила меня не сразу. Да и когда огорошила, я решила, что поняла его неверно.
— Вы хотите сказать, что смерть Якимова – не моя вина?.. Женя убил его не потому, что поддался эмоциям, а по вашему прямому указу?..
Дядя не счел нужным отпираться:
— Ильицкий допустил ошибку, поверив этому человеку. И должен был за это заплатить. Сам, собственными руками. Иначе нельзя было, девочка.
— И вы даже не сообщите никому, что те взрывы – это дело рук Якимова, – начала понимать я. – Но… кого же тогда обвинят в убийстве Ксении Хаткевич?
— «Народовольцев», - не задумываясь, ответил дядя. – Благо, то, что успел провернуть Якимов, дало запустить новый виток арестов. Никто не усомнится, будто и те взрывы дело их рук. По сути, так оно и есть, ибо этот Тучин вполне себе «народоволец».
— Благо… - эхом повторила я. Смотрел на дядюшку, будто видела его впервые, и пыталась понять – оговорился ли он, или же действительно видит в произошедшем какое-то благо? И совершенно отстраненно, ни на что не надеясь, спросила: - Моего мужа тоже арестовали, как фанатика-«народовольца», застрелившего видного политика?
Дядюшка снова вздохнул и попытался погладить мою руку:
— Лиди, девочка…
Я отняла свою руку, будто ее кипятком ошпарили.
— Что ему грозит? Смертная казнь?
— Нет-нет, милая, что ты! - горячо возразил тот. - Учитывая прежние заслуги Ильицкого… вероятно, это будет ссылка в Сибирь или Закавказье. Не думаю, что нечто большее…
Вновь я была близка к истерике – из-за той чудовищной несправедливости, что творилась на моих глазах, и коей помешать я была не в силах. И даже дядя не в силах. Никто не в силах.
Слушая Платона Алексеевича, я не сводила цепкого взгляда с его глаз. Ловила каждое их движение. И по тому, как старательно дядюшка пытался смотреть в иное место, не на меня, поняла. Он лукавит. Недоговаривает о чем-то. Ах да, ведь доктор строго-настрого запретил волновать меня – вероятно поэтому.
Но дядя все-таки признался:
— Ссылка это еще не все. Лиди, кроме наказания, Ильицкого также ждет лишение состояния и… словом, лишение супружеских прав. Ваш брак будет расторгнут.
— Нет, - мотнула я головой, будто бы от меня что-то зависело.
— …Я бы хотел помочь, но не могу, - развел руками дядюшка. - Прости, ничего не могу сделать.
— Нет… нет! Я не оставлю его ни за что на свете! Поеду с ним в ссылку, куда угодно!..
— Лиди! – окриком унял мою истерику дядя. - Ты ведь понимаешь, что ни я, ни господин Ильицкий не допустим этого. Особенно, учитывая твое нынешнее состояние. Собственно, и бумаги уж готовы – это решенный вопрос. – Он, помедлив, раскрыл ящик стола, откуда вынул незапечатанный бумажный конверт. - Вот еще, прочти.
Через весь стол передвинул его ко мне.
А я почему-то отшатнулась, будто конверт был ядовитою змеей.
— Это от твоего мужа, - объяснил дядюшка то, о чем я и сама догадалась. – Прочти. Свидеться вам удастся не скоро, и едва ли он станет писать тебе второй раз.
Платон Алексеевич грузно поднялся из-за стола и из деликатности отошел к окну, отвернулся.
Я не решалась коснуться бумаги еще несколько мгновений. А когда заглянула внутрь конверта – первым делом увидела то самое кольцо с янтарем. Женя клялся никогда его не снимать. Будто наяву я вспомнила, как он обещал мне это, а теперь чувствовала, что меня предали. Обманули. Выходит, все, что говорил дядя – правда. Он от меня отказался.
Письмо, написанное Жениной рукою, это подтверждало в полной мере: он просил меня о разводе. Твердил, что так будет лучше для меня и нашего ребенка. Твердил, что не представляет, что будет с ним дальше и не хочет, чтобы я разделила его судьбу. Признаться, письмо я не дочитала… пелена слез мешала разобрать строчки, а душа бушевала от ненависти, что жгла пуще огня.
Посмей Ильицкий сказать все это лично – мне в глаза – я бы не надавала бы ему пощечин, дабы он замолчал. С письмом же обошлась еще жестче, разорвав на клочки.
— Ненавижу! – выкрикнула и в истерике смахнула со стола янтарное кольцо.
