Она уже легла, когда зазвонил телефон.
– Мадам Робенсон? Вы супруга доктора Ришара Робенсона? Мадам, простите, что звоню в такое время, вы только не пугайтесь, но час назад на бульваре Генриха IV ваш муж попал в аварию на скутере. Он в сознании, его жизни ничего не угрожает, но он получил серьезные травмы ног. Его привезли сюда, в Сальпетриер, сейчас идет осмотр. Пока больше нечего сказать, но, разумеется, вы можете навестить его в любой момент. Ваша поддержка будет ему очень полезна.
Адель хотелось спать. Она не вполне понимала. Не осознавала масштаба случившегося. Можно было бы соснуть, сказать, что не слышала звонка. Но теперь уже поздно. Ночь испорчена. Она вошла в комнату Люсьена. «Маленький мой, хороший мой, нам надо в машину». Она завернула его в одеяло и взяла на руки. Он не проснулся, когда они садились в такси. По пути она звонила Лорен и раз десять попадала на автоответчик. В раздражении перезванивала снова и снова, с каждым разом все больше нервничая.
У дома Лорен она попросила таксиста подождать.
– Я оставлю ребенка и вернусь.
Водитель с сильным китайским акцентом потребовал оставить залог.
– Да пошел ты, – ответила Адель, бросая ему купюру в двадцать евро.
Вошла в подъезд – Люсьен спал у нее на плече – и позвонила в дверь Лорен.
– Почему ты не отвечала? Ты злишься?
– Да нет, – ответила Лорен. Ее голос был вялым, лицо – помятым со сна. Она была одета в кимоно не по размеру, едва прикрывавшее ягодицы. – Я просто спала. Что случилось?
– Я думала, что ты сердишься. За тот вечер. Решила, что ты меня больше не любишь, что я тебе надоела, что ты отдаляешься…
– Что ты несешь? Адель, что случилось?
– Ришар попал в аварию на скутере.
– Ох ты черт.
– Вроде бы ничего серьезного. Будут делать операцию на ноге, но все в порядке. Мне надо ехать в больницу, я не могу тащить туда Люсьена. И больше некого попросить.
– Да, конечно, давай его сюда. – Лорен протянула руки, Адель наклонилась к ней и осторожно перекатила малыша на грудь Лорен, та подхватила сверток из одеяла. – Держи меня в курсе. А за него не беспокойся.
– Говорю же, там вряд ли что-то серьезное.
– Я про твоего сына, – шепнула Лорен, закрывая дверь.
Адель вызвала такси. Ей сообщили, что ждать придется десять минут. Она стояла в темном вестибюле за большой застекленной дверью. В безопасности. Ждать на улице в такое время она побоялась, на нее могли напасть, изнасиловать. Увидела, как прибыло такси, проехало дом и остановилось через двести метров, на углу улицы. «Вот кретин!» Адель открыла дверь и побежала к машине.
* * *
Она сидела в приемной на седьмом этаже. «Интерн подойдет к вам, как только освободится». Адель робко улыбнулась. Полистала журнал, переплела ноги так, что по икрам побежали мурашки. Уже час она сидела здесь, смотрела, как провозят каталки, и слушала, как молодые интерны шутят с санитарами. Она позвонила Одиль, та решила приехать завтра с первым поездом, чтобы навестить сына. «Адель, милая, вам будет тяжело. Я заберу Люсьена к нам, вы сможете спокойно ухаживать за Ришаром».
Адель не была огорчена или раздосадована. Хотя эта авария – отчасти ее вина. Если бы Ксавье не поменялся сменами с Ришаром, если бы она не подала ему эту нелепую идею, если бы им так не хотелось увидеться, ее муж был бы дома, целый и невредимый. И сейчас она спокойно спала бы рядом с ним, и ей не пришлось бы столкнуться со всеми осложнениями, которые неизбежно породит эта авария.
Но, возможно, эта авария – удача. Знак свыше, освобождение. По крайней мере несколько дней дом будет принадлежать ей одной. Люсьен поедет к бабушке. Никто не увидит, когда она уходит и приходит. Она даже додумалась до того, что все могло обернуться еще лучше.
Ришар мог бы погибнуть.
Она стала бы вдовой.
Вдове прощают многое. Горе – это великолепный предлог. Она до конца дней множила бы ошибки и победы, и о ней бы говорили: «Смерть мужа надломила ее. Она так и не оправилась». Нет, этот сценарий не подходит. В этой приемной, где ее попросили заполнить какие-то бумаги и анкеты, приходилось признать, что Ришар ей совершенно необходим. Без него ей не обойтись. Она была бы как без рук, ей пришлось бы столкнуться с жизнью – настоящей, ужасной, конкретной. Пришлось бы всему учиться заново, все делать самой, а значит, терять на бумажки время, которое она сейчас посвящала любви.
Нет, Ришар никогда не должен умирать. Не раньше ее.
– Мадам Робенсон? Я доктор Ковач.
Адель неловко встала, ей было трудно стоять – так затекли у нее ноги.
– Это я недавно разговаривал с вами. Мы только что получили результаты томографии, травмы серьезные. К счастью, на правой ноге повреждения поверхностные. Но на левой множественные переломы, раздроблена суставная поверхность большеберцовой кости и порваны связки.
– Понятно. А если конкретнее?
– Если конкретнее, то в ближайшие часы его направят в операционную. Затем мы наложим гипс, и надо готовиться к длительной реабилитации.
– Он долго здесь пробудет?
– Неделю, может быть, десять дней. Не беспокойтесь, ваш муж обязательно вернется домой. Сейчас мы готовим его к операции. Я попрошу санитара позвонить вам, когда его переведут в палату.
– Я подожду здесь.
Через час она пересела. Ей не нравилось сидеть перед этими лифтами, откуда открывались все беды мира. Она нашла свободный стул в глубине коридора, рядом с комнатой, где отдыхали санитары. Смотрела, как они убирают истории болезни, готовят процедуры, обходят палаты. Слышала мягкий шорох их тапок по линолеуму. Вслушивалась в их разговоры. Помощница медсестры уронила стакан с тележки, которую толкала слишком резко. В палате 6095 пациентка упорно отказывалась от лечебных процедур. Адель не видела ее, но догадывалась, что она стара, а медсестра, которая обращалась к ней, уже привыкла к ее капризам. Потом голоса смолкли. Коридор погрузился во тьму. Болезнь уступила место сну.
Три часа назад рука Ксавье лежала у нее между ног.
Адель встала. У нее ужасно болела шея. Она пошла искать туалет, заблудилась в пустых коридорах, вернулась назад, походила по кругу. Наконец она толкнула фанерную дверь и вошла в обшарпанный туалет. Задвижка не работала. Горячей воды не было, и она спрыснула лицо и волосы, дрожа от холода. Прополоскала рот, собираясь с силами перед наступающим днем. В коридоре она услышала свою фамилию. Да, действительно произнесли: «Робенсон». Ее ищут. Нет, обращаются к ее мужу. К Ришару, который лежит на этой каталке. Вот он, перед палатой 6090, бледный, потный, такой щуплый в своем синем халате. Глаза у него были открыты, но Адель не сразу поверила, что он пришел в себя. Его взгляд ничего не выражал. Только руки, вцепившиеся в простыню, чтобы подтянуть ее повыше, руки, защищающие его стыдливость, – только они доказывали, что он в сознании.
