Симона выросла в деревне и, наверное, поэтому всегда ее ненавидела. Она описывала ее дочери как место безысходности, и природа казалась Адель диким зверем, который, как его ни приручай, так и норовит без предупреждения вцепиться в горло. Не решаясь сказать об этом Ришару, она боялась бегать по деревенским дорогам, углубляться в пустынный лес. В Париже ей нравилось бегать среди прохожих. Город запечатлевал в ней свой темп и ритм. Здесь она бежала быстрее, как будто за ней гнались. Ришару бы хотелось, чтобы она наслаждалась пейзажем, чтобы ее очаровали тихие долины и гармония рощ. Но она никогда не останавливалась. Бежала так, что легкие разрывались от боли, и возвращалась без сил, чувствуя, как стучит в висках, каждый раз удивляясь, что не заблудилась. Не успевала она снять кроссовки, как звонил телефон, и она переводила дыхание, чтобы ответить Ришару.
«Надо изнурять тело». Она повторяла это, чтобы придать себе мужества. Ей случалось в это поверить по утрам, хорошо выспавшись. Случалось быть оптимисткой и строить планы. Но часы шли, пожирая остатки ее решимости. Психиатр посоветовал ей кричать. Это рассмешило Адель. «Я совершенно серьезно. Надо орать, вопить так громко, как только можете». Он сказал, что ей станет легче. Но даже одной, даже в полной пустоте ей не удалось извергнуть свою ярость. Издать крик.
После обеда она сама забирала Люсьена. Пешком добиралась до поселка и ни с кем не разговаривала. Кивком здоровалась с прохожими. Фамильярность сельских жителей наводила на нее оторопь. Она старалась не ждать перед воротами садика, боясь, что другие матери заговорят с ней. Объяснила сыну, что надо пройти совсем немного, чтобы найти ее: «Знаешь, там, где статуя коровы. Я буду ждать тебя там».
Она всегда приходила заранее. Садилась на скамейку напротив большого холла. Если скамейка была занята, она стояла рядом с бесстрастным видом, пока сидящему не становилось неловко и он не уступал ей место. Ришар рассказывал ей, что американцы в 1944 году по ошибке сбросили бомбы на этот поселок. Меньше чем за двадцать минут он был стерт с лица земли. Архитекторы попытались восстановить первозданный облик домов, воспроизвести нормандские фахверковые стены, но их очарование было поддельным. Адель спросила, не по религиозным ли причинам американцы пощадили церковь. «Нет, – ответил Ришар. – Просто она оказалась прочнее».
Когда пришла весна, врач настоял, чтобы Адель проводила весь день на свежем воздухе. Он посоветовал ей заняться садоводством, сажать цветы и смотреть, как они растут. Эмиль помог ей разбить огород в глубине сада. Она проводила там много времени вместе с Люсьеном. Сын обожал копаться в грязи, поливать рассаду бобов, жевать листья, перепачканные землей. Июль только начался, но Адель не могла избавиться от мысли, что дни становятся короче. Она с тревогой смотрела на небо, которое темнело все раньше и раньше, и со страхом ждала возвращения зимы. Непрерывной череды дождливых дней. Лип, которые придется обрезать, и они выставят черные обрубки, словно гигантские трупы. Уезжая из Парижа, она освободилась от всего. У нее больше не было работы, друзей, денег. Ничего, кроме этого дома, где зима держит ее в плену, а лето – только иллюзия. Иногда она походила на испуганную птицу, бьющуюся клювом в застекленные двери и ломающую крылья о дверные ручки. Ей становилось все труднее скрывать приступы нетерпения, контролировать свою раздражительность. Хотя она старалась. Она кусала щеки, делала дыхательные упражнения, чтобы справиться с тревогой. Ришар запретил ей позволять Люсьену весь вечер торчать перед телевизором, и она заставляла себя придумывать, чем его занять. Однажды вечером Ришар нашел ее сидящей на ковре в гостиной с опухшими глазами и покрасневшим лицом. Весь вечер она пыталась отчистить краску, которой Люсьен испачкал ее синее кресло. «Он меня не слушал. Он не умеет играть», – в ярости повторяла она, судорожно сжимая кулаки.
* * *
– В прошлый раз вы сказали мне, что чувствуете себя здоровой. Что вы имели в виду?
– Не знаю, – ответила она, пожимая плечами.
Врач молчал. Повисла тишина. Он благожелательно смотрел на Адель. Когда она пришла к нему впервые, он сказал, что для ее случая у него ничего нет. Что обычно рекомендуют поведенческую терапию, лечение спортом и разговорную психотерапию в группах. Она ответила твердым ледяным голосом: «Тут и говорить не о чем. Мне это противно. Есть все-таки что-то низкое в том, чтобы выставлять свой позор напоказ».
Она настояла, что будет ходить именно к нему. Говорила, что он внушает ей доверие. Он неохотно согласился, немного тронутый этой худой бледной женщиной, на которой синяя рубашка висела как на вешалке.
– Скажем так, я спокойна.
– Вы так понимаете выздоровление? Оставаться спокойной?
– Да. Вероятно. Но выздороветь – это еще и страшно. Это значит что-то потерять. Вы понимаете?
– Конечно.
– Под конец мне все время было страшно. Мне казалось, что я потеряла контроль. Я устала, это должно было кончиться. Но я и не думала, что он может меня простить.
Адель машинально скребла ногтями тканевый подлокотник кресла. На улице черные тучи выставили наружу свои заостренные сосцы. Скоро разразится гроза. Из окна она видела боковую аллею и машину, где ее ждал Ришар.
– В ту ночь, когда он все узнал, я очень хорошо спала. Глубоким, целительным сном. Когда проснулась, в доме был разгром, Ришар ненавидел меня, но я чувствовала странную радость, даже какое-то возбуждение.
– Вы испытали облегчение.
Адель молчала. На мостовую обрушился яростный ливень. Словно среди дня наступила ночь.
– Мой отец умер.
– О, Адель, мне очень жаль. Он болел?
– Нет. Он умер от инсульта, вчера вечером, во сне.
– Вам грустно?
– Не знаю. Вообще-то жить ему не особенно нравилось.
Она подперла правой рукой щеку и села поглубже.
– Я поеду на его похороны. Поеду одна. Ришар не может отлучиться из клиники, к тому же он считает, что Люсьен слишком мал, чтобы сталкиваться со смертью. Вообще-то он даже не предложил поехать со мной. А я поеду. Одна.
– Вы сердитесь на Ришара за то, что он бросает вас в такой момент?
– О нет, – тихо ответила она. – Я рада.
* * *
Ришар никогда не придавал значения сексу. Даже в юности не получал от него особого удовольствия. Всегда немного скучал во время этих упражнений. Находил их долгими. Он считал себя неспособным разыгрывать комедию страсти и наивно полагал, что его сдержанность приносит Адель облегчение. Как любой умной и утонченной женщине. Он думал, по сравнению с тем, что он мог предложить ей, секс ничего не стоит. На людях он иногда притворялся, чтобы сохранить лицо и придать себе уверенности. Отпускал вульгарную шуточку о чьей-нибудь попке. Намекал приятелям на любовную интрижку. Он этим не гордился. И никогда об этом не думал.
Ему всегда хотелось стать отцом, иметь семью, которая будет на него рассчитывать, а он даст ей все, что получил сам. Он больше всего на свете хотел Люсьена и с тревогой ждал его зачатия. Но Адель забеременела очень быстро, прямо с первой попытки. Он сделал вид, что очень горд, что видит в этом доказательство своей мужественности. На самом деле, он чувствовал облегчение, что ему не придется терзать тело той, кого он любит.
