– Я все знаю, – защищался Джеймс, – и поэтому я рассказал Корделии о приезде Грейс, даже о том, что я ее поцеловал…
– Что ты сделал? – Мэтью всплеснул руками, часть вина вылилась, и на снегу расплылось алое пятно. – Ты с ума сошел?
– Маргаритка знает…
– Корделия слишком горда для того, чтобы дать тебе понять, как ей неприятно и больно, но она глубоко оскорблена, поверь мне. Я знаю, что ты обещал ей не видеться с Грейс, пока вы женаты, чтобы избавить свою жену от насмешек «приличного общества». Подумай, если кто-то узнает, что ты встречаешься с бывшей невестой, сразу начнутся сплетни о том, что Корделия шантажом вынудила тебя жениться, что она распутная девица, испортила тебе жизнь. Она этого не заслужила.
– Распутная… – поперхнулся Джеймс. – Я не приглашал Грейс в дом. Она неожиданно появилась на пороге, потребовала, чтобы я впустил ее, сказала, что нужно поговорить. Я даже не могу вспомнить, почему поцеловал ее, не помню, черт подери, хотел я этого или нет…
Услышав это парадоксальное заявление, Мэтью как-то странно посмотрел на Джеймса; казалось, он тоже пытался вспомнить что-то, но не мог.
– Тебе не следовало впускать ее в дом, Джеймс.
– Я извинился перед Маргариткой, – упрямо проворчал Джеймс, – и извинюсь еще раз, но какое тебе до этого дело, Мэт? Ты же знаешь все насчет нашего «брака»…
– Я знаю, что после встречи с Грейс Блэкторн ты стал другим, – отрезал Мэтью. – Прежде в твоих глазах был свет, но он давно погас. Ты несчастен.
– Если я и несчастен, то это из-за расставания с ней, – ответил Джеймс. Но в этот момент, как и прошлой ночью, он четко осознавал, что существуют два Джеймса Эрондейла. Один верил в то, что говорил; второго раздирали сомнения.
Однако сомнения никогда не задерживались в его душе дольше нескольких минут. Они исчезали, и он едва помнил о них, точно так же, как почти не помнил вчерашнего поцелуя Грейс. Он просто знал, что это произошло. А поцелуи с Маргариткой он помнил – более того, это воспоминание было таким сладостным, таким ярким, что он с трудом заставлял себя думать о чем-то другом. Но он не помнил, почему поцеловал Грейс, не помнил, что при этом чувствовал.
– Да, я знаю, ты всегда говорил, что за любовь нужно платить, – невесело усмехнулся Мэтью. – Что любовь – это пытка, страдание, боль. Но ты ошибаешься: любовь – это счастье. Счастье быть рядом с той, кого ты любишь, даже если ты знаешь, что вы никогда не будете вместе, что эта женщина никогда не ответит на твои чувства. – Он помолчал, глубоко вдохнул холодный воздух и закашлялся. – Но даже когда ты рядом с Грейс, ты не кажешься мне счастливым. Ты не выглядишь счастливым, когда говоришь о ней. Любовь должна приносить радость. Человек радуется, представляя себе свадьбу, будущую семейную жизнь со своей возлюбленной. Каким ты видишь ваше будущее? Скажи мне, что ты об этом думаешь.
Джеймс знал, что это невозможно. Его мечты о жизни с Грейс всегда были отвлеченными, абстрактными. Представив себе, как приводит ее в дом на Керзон-стрит, Джеймс вдруг понял, что, обставляя этот дом, он ни разу не подумал о Грейс. Он исходил только из вкусов Корделии и своих собственных. Ему даже в голову не пришло купить то, что понравилось бы Грейс, – он просто понятия не имел о том, что́ она любит, чем увлекается.
Браслет вдруг показался ему холодным, как лед, и тяжелым, словно свинцовый обруч.
– Довольно, – пробормотал он. – Нечего сейчас говорить об этом. Мы пришли на Базар для того, чтобы искать ответы на наши вопросы.
– Я не могу больше спокойно смотреть на то, как ты губишь свое будущее! – воскликнул Мэтью. – Ты ведешь себя нелепо… ты окончательно утратил здравый смысл и не желаешь слушать голос разума…
– А ты, выходит, оплот здравого смысла и олицетворение разума? – не сдержался Джеймс. Он знал, что характер у него вспыльчивый – в этом он походил на отца. И вот сейчас от гнева у него даже потемнело в глазах, а во рту почему-то чувствовался привкус крови. – Мэтью, ты же пьян. Ты вообще не соображаешь, что говоришь.
– Я все прекрасно соображаю, в отличие от тебя, – огрызнулся Мэтью. – In vino veritas…
– Не надо мне твоей латыни, – оборвал его Джеймс. – Если бы ты был трезв – кстати, редкое явление, – ты никогда не стал бы всерьез говорить со мной о любви и поучать меня насчет того, как следует обращаться с женщинами. Все, что ты знаешь о любви, – это пошлый флирт, пьяные заигрывания да парочка неудачных любовных связей. Взгляни мне в глаза и скажи, что есть человек, которого ты любишь больше, чем эту бутылку.
Лицо Мэтью стало очень бледным. Джеймс вдруг с досадой осознал, что нарушил негласный договор: никогда не обсуждать с Мэтью проблему спиртного. Ему казалось, что лучше не упоминать об этом, чтобы не обострять отношения, он почему-то верил, что друг со временем образумится, остепенится и все пройдет само собой.
Мэтью размахнулся и изо всех сил швырнул бутылку в кирпичную стену. Все произошло так стремительно, что Джеймс не успел его остановить. Во все стороны полетели стекла, Мэтью инстинктивно отпрянул, но один осколок все же вонзился ему в лицо, чуть пониже глаза. Он вытер кровь тыльной стороной руки и повторил:
– Я не намерен смотреть, как ты губишь свое будущее. Но если ты не любишь Корделию, ты должен позволить другому мужчине любить ее.
– Знаешь ли, я при всем желании никак не смогу этому помешать, – сказал Джеймс. – А сейчас дай мне взглянуть на твою руку, Мэтью…
– Ах, вот вы где, – окликнул их знакомый голос. Корделия пробиралась к ним мимо каких-то ящиков и мешков с мусором. – Боюсь, ничего нового у меня для вас нет; я отыскала кузнеца фэйри, который иногда работает с редкими металлами, но увы, не с адамасом… – Она смолкла и озабоченно оглядела друзей. – Что происходит? – воскликнула она. – Что такое с вами обоими?
Мэтью продемонстрировал левую руку. Корделия в ужасе ахнула и поспешила к нему. Джеймс вздрогнул и ощутил приступ дурноты: оказалось, что Мэтью успел изрезать своей бутылкой ладонь.
Джеймс механически полез в карман за стило. Мэтью перевернул руку ладонью вверх и взглянул на нее с каким-то детским любопытством; из раны струилась кровь, наверняка смешанная с вином. Крупные красные капли падали на свежевыпавший снег.
– Да я так, дурака валял, – заговорил он, притворяясь более пьяным, чем был на самом деле. – Порезался немного, и Джеймс отвел меня в укромный уголок, чтобы нанести исцеляющую руну. Как глупо с моей стороны. Ну кто знал, что у игрушек такие острые края?
Джеймс начал изображать на ладони Мэтью руну, а Корделия поискала в сумке носовой платок, чтобы перевязать рану. До сознания Джеймса вдруг дошло, что снег прекратился; он не мог понять, почему ему так холодно.
Внутри синей палатки оказалось гораздо просторнее, чем можно было предположить, глядя на нее со стороны. Земляной пол был застелен потертым ковром. Малкольм сидел в кресле у длинного стола, на котором громоздились груды книг: здесь были тома, посвященные истории Сумеречных охотников, сборники сказок фэйри, труды по некромантии.
