Когда она испытывала свои чары на взрослых мужчинах, те относились к ней как к чудесной диковинке, вроде прекрасной вазы или редкого цветка. Они осыпали ее подарками – игрушками, куклами, дорогими украшениями, даже дарили пони. Использование своей силы по отношению к ровесникам нравилось Грейс гораздо меньше, но Татьяна настаивала. Проблема заключалась не в том, что мальчишкам она не нравилась – напротив, она нравилась им слишком сильно. Все, как один, молили о поцелуе и предлагали руку и сердце – смешно, ведь они были еще детьми и могли вступить в брак лишь через несколько лет. Любой из этих мальчишек был готов на все, лишь бы она ответила взаимностью. Пытаясь отвлечь их от мыслей о поцелуях, Грейс просила подарки, и подарки сыпались на нее дождем.
Младший сын одного немецкого князя подарил ей семейную драгоценность, старинное ожерелье с огромными камнями; третий младший брат австрийского императора однажды предложил ей коляску, запряженную четверкой лошадей, чтобы ехать домой после бала, и попросил оставить лошадей и экипаж себе.
Несмотря на избыток внимания, Грейс чувствовала себя ужасно одинокой без Джесса. Одиночество начинало разъедать ее душу, как разъело душу ее матери. Эти мальчишки были готовы ради нее на любые безумства, но никто не знал, какова она на самом деле. Только Джесс знал ее. Каждый вечер, лежа в постели, Грейс плакала и вспоминала, как брат приходил к ней, читал вслух, сидел рядом, пока она не засыпала.
Ее требования становились все более странными. Однажды она попросила племянника одного чешского графа подарить ей одну из лошадей, запряженных в его экипаж, и он тут же приказал выпрячь лошадь, а сам уехал домой с одной. Она приобрела эксцентричные привычки в еде, которые менялись на каждом балу и приеме: то она просила вместо ужина принести ей стакан холодного молока, то требовала пятьдесят одинаковых канапе. Она начинала разбираться в том, как устроено высшее общество. Тут мало одной способности затуманивать рассудок мужчинам – нужно было понять, кто из них был способен дать ей желаемое.
Наконец-то Грейс нашла способ заслужить одобрение матери, каким бы низким и безнравственным он ни был. Во время этого визита в Париж Татьяна находилась в приподнятом настроении – она была довольна дочерью. Возвращаясь домой после вечера, на котором Грейс имела особенный успех, она улыбалась. «Ты – оружие своей матери, – говорила она. – Ты способна поставить на место этих надменных сопляков».
Грейс улыбалась Татьяне и кивала. «Да, теперь я действительно стала оружием своей матери».
11
Кроны и фунты
«Мне было год и двадцать,
Я слушал мудреца:
“Дарите кроны, фунты,
Но только не сердца;
Дарите камни, злато,
Рассудок сохраня”.
Мне год уже и двадцать,
Чему учить меня!»
[37]
А. Э. Хаусман,
«Шропширский парень»
Поднявшись на следующее утро, Корделия обнаружила, что выпавший за ночь снег снова укрыл ослепительно-белым покрывалом все дома и улицы Лондона. Экипажи и пешеходы еще не успели превратить проезжую часть и тротуары в серую кашу. Крыши и дымоходы были украшены сверкающими пушистыми шапками, крупные снежные хлопья медленно осыпались с ветвей голых черных деревьев на Керзон-стрит.
Дрожа от холода, Корделия выбралась из-под одеяла и быстро закуталась в халат. Кортана висела на позолоченных крючках у кровати; поблескивали новые ножны, эфес был похож на золотой скипетр. Она прошла в ванную, стараясь не думать о вчерашнем происшествии с мечом, сосредоточиться на том, как приятно умываться теплой водой, и радоваться, что не нужно разбивать лед в кувшине на туалетном столике. Но отвлечься не удалось: ей казалось, что меч пристально смотрит на нее, словно задает ей какой-то очень неприятный вопрос.
Вчера, покинув парусиновую фабрику, молодые люди решили, что на этот раз утаивать добытые сведения нельзя, и договорились рассказать руководителям Анклава о страшных находках – шали и окровавленном плаще. Умолчав о происшествии на фабрике, они лишь повредили бы расследованию загадочных убийств. Корделия пожаловалась на головную боль в надежде, что ее просто отпустят домой; ей необходимо было побыть одной и обдумать эпизод с Кортаной. Но все обернулось не совсем так, как она рассчитывала. Джеймс настоял, что хочет вернуться вместе с ней на Керзон-стрит, и обратился к Райзе за средствами от головной боли. Служанка хлопотала вокруг Корделии почти весь вечер, пока та не накрылась одеялом с головой и не сделала вид, что спит.
Она завязала волосы в узел, надела поверх сорочки нижние юбки и бордовое шерстяное платье, сняла со стены ножны с Кортаной. Вытащив клинок, она внимательно осмотрела его. Эфес был украшен гравировкой в виде листьев и рун, но, в отличие от других мечей Сумеречных охотников, на самом лезвии рун не было, лишь надпись: «Меня зовут Кортана, я той же стали и закалки, как Жуайёз
[38] и Дюрандаль
[39]».
Корделия стиснула рукоять и подняла меч, в глубине души опасаясь нового ожога. Резко повернулась на сто восемьдесят градусов, рассекла мечом воздух, прыгнула вперед, сделала ложный выпад, вернулась на исходную позицию и подняла меч острием вверх.
Нет, на этот раз меч не обжег ее. Но у Корделии возникло странное, незнакомое ощущение – ощущение «неправильности» происходящего. Она привыкла к тому, что Кортана удобно лежит в ее ладони, став как бы продолжением ее руки. Она «общалась» с мечом, особенно перед сражением, они обменивались безмолвными обещаниями вместе сражаться и победить.
Но сегодня Кортана молчала. Расстроенная Корделия повесила меч обратно на стену.
– Фу, – проворчала она вполголоса и наклонилась, чтобы зашнуровать ботинки. – Это же меч, а не ручной еж. Хватит думать о всяких глупостях.
Когда она привела себя в порядок и спустилась вниз, оказалось, что в столовой никого нет. Она вышла в холл и увидела Райзу – служанка несла поднос с чашками, кофейником, молочником и выглядела крайне недовольной.
– Все твои друзья сидят в гостиной, а мальчишка из цирка провел ночь на кушетке, – буркнула она на родном языке. – Лейли, это уже слишком.
Корделия поспешила за Райзой в гостиную. Дверь была распахнута. В камине пылал огонь. Люси сидела в кресле, обитом бархатом, а «Веселые Разбойники» расположились на ковре у ее ног. Джеймс лежал, опираясь на локоть и вытянув перед собой длинные ноги, Томас ел овсянку, Кристофер со счастливым лицом поглощал лимонное пирожное, а Мэтью удобно устроился среди множества подушек.
