Как-то раз Грейс спросила:
– Мы увидимся завтра вечером?
Подобный вопрос она задавала Джеймсу уже дюжину раз, но в тот день он нахмурился.
– Нет, – ответил он. – Завтра вечером я приглашен на чтение последней главы бессмертного шедевра моей сестры. Речь пойдет о Жестоком Принце Джеймсе.
– Вот как? – сказала Грейс, не совсем понимая, что он имеет в виду.
– Судя по всему, – продолжал Джеймс, криво усмехаясь, – в этой главе Жестокий Принц Джеймс попытается помешать Принцессе Люси встретиться с ее возлюбленным, герцогом Арнольдо, но споткнется о свинью и шлепнется в корыто. Захватывающее чтение.
Грейс надула губы. Она не пользовалась этим приемом с Джеймсом, но в свое время в Париже довела его до совершенства.
– Мне так хочется увидеть тебя, – печально произнесла она и бросила на него умоляющий взгляд. – Прошу, приходи завтра вечером. Скажи сестре, что моя мать требует срочно закончить работу, иначе она рассердится.
Джеймс рассмеялся.
– Соблазнительное предложение, но увы… извини, Грейс, мне обязательно нужно присутствовать, иначе Люси сотрет меня в порошок. Я приду послезавтра, обещаю.
Только в конце лета Грейс решилась рассказать Татьяне о положении дел. Джеймс и его родные уже уехали в Лондон. Было так странно думать об этих людях как о заклятых врагах ее семьи; из разговоров с Джеймсом она поняла, что они вовсе не чудовища. Она уже несколько недель назад догадалась, что происходит, но боялась гнева матери.
– Мои чары не действуют на Джеймса.
Татьяна приподняла брови.
– Ты ему не нравишься?
– Мне кажется, нравлюсь, – сказала Грейс. – Но иногда я обращаюсь к нему с нелепыми просьбами, которые он вряд ли выполнил бы в обычном состоянии. Хочу проверить, послушается ли он меня. И он отказывается.
Мать скорчила гримасу и презрительно бросила:
– Отпрыски царствующих домов Европы бросались выполнять любые твои пожелания, а сын убогого валлийского фермера недоступен твоим чарам?
– Я старалась, мама, – оправдывалась Грейс. – Может быть, это потому, что он Сумеречный охотник. Может быть, они могут сопротивляться магии.
Татьяна ничего не сказала в тот день, но через несколько недель внезапно велела Грейс переодеваться и объявила, что через час они уезжают в Аликанте.
13
Зимний ветер
«Нет, не от ветра увяли листья в лесу —
От снов моих,
От снов моих,
Которые я рассказал…»
Уильям Батлер Йейтс,
Алистер ушел, и Корделия, сидя в пустой комнате, ощутила острый приступ тоски и одиночества. Она невольно бросила взгляд в сторону двери. Она привыкла засыпать, зная, что Джеймс находится в соседней спальне. Нет, напомнила она себе, его нет в этом доме, он далеко, очень далеко и, скорее всего, еще не забыл ее опрометчивых, необдуманных, оскорбительных слов.
Джеймс… Корделия не могла представить себе утро без него, не могла представить, как сможет вечером, перед сном, обойтись без обычной болтовни и игры в шахматы. По-прежнему было странно снимать с себя одежду, зная, что их разделяют всего две двери, но… Корделии уже казалось, что он всегда был рядом, и, внезапно оставшись одна, она утратила почву под ногами. Конечно, в доме были ее родные – брат спал в соседней комнате, мать ниже этажом, – но ей все равно не хватало Джеймса.
Корделия тяжело вздохнула. Алистер велел поспать, но она знала, что в ближайшие несколько часов ей это не удастся. Она хотела встать и найти книгу, чтобы отвлечься, но в этот момент окно с треском распахнулось, и в спальню ворвался холодный зимний ветер. А затем, к ужасу Корделии, через подоконник перевалилась какая-то фигура. Неизвестный шлепнулся на пол рядом с кроватью, и только тогда девушка разглядела светлые кудри и ярко-оранжевые гетры.
– Мэтью?!
«Разбойник» неловко поднялся и сел, потирая ушибленный локоть и вполголоса бормоча нецензурные ругательства.
– Это был первый приличный поступок, который Алистер совершил за свою жизнь. И подумать только, я находился в этот момент рядом и все слышал. Ну, если точнее, подслушивал.
– Закрой окно, пожалуйста, – попросила Корделия, – или я стукну тебя по голове чайником, можешь мне поверить. Что все это значит?
– Я пришел с визитом, – объяснил Мэтью, отряхиваясь и подходя к окну. – А что, разве не видно?
– Нормальные люди заходят через парадную дверь, – заметила Корделия. – Так что ты там говорил насчет Алистера?
– Кортана. Я слышал, как Алистер отказался от твоего, прошу прощения, дурацкого предложения. Кстати, я с ним полностью согласен: этот меч выбрал тебя, поэтому он от тебя уже никуда не денется, а кроме того, у Кортаны нет никаких причин для недовольства. Скорее всего, меч просто сломался.
– Это легендарный волшебный меч. Он не может сломаться. – Корделия натянула одеяло до подбородка. Она чувствовала себя очень неловко, сидя перед Мэтью в одной ночной рубашке. – А ты? Поверить не могу, неужели ты действительно забрался на карниз, все это время стоял за окном и подслушивал?
– Да, и могу сказать, что ты слишком долго болтала со своим братцем, надо было побыстрее выставить его вон. Я чуть в сосульку не превратился.
Мэтью ни капли не раскаивался в содеянном, поэтому сердиться на него было просто невозможно. Корделии впервые за день захотелось улыбнуться.
– И зачем ты это сделал, скажи на милость?
– Услышав о том, что произошло, я поехал на Керзон-стрит, чтобы принести свои соболезнования, но там никого не оказалось…
– Джеймса не было дома?
– Подозреваю, что он решил пройтись. Когда ему плохо, он бродит по городу – видимо, унаследовал эту привычку от дяди Уилла, – сообщил Мэтью. – Я догадался, что ты здесь, но подумал, что, если позвоню в дверь среди ночи, мне не откроют.
Корделия озадаченно разглядывала его.
– Ты мог бы подождать до завтра.
Мэтью сел на кровать. Корделия осознавала, что ситуация сложилась в высшей степени неприличная. С другой стороны, она была замужней дамой, а Анна сказала, что после свадьбы женщина может делать все, что вздумается. И даже позволять посторонним молодым людям в оранжевых гетрах сидеть у себя на кровати.
– Увы, я не мог ждать, – вздохнул Мэтью и, избегая ее взгляда, начал теребить покрывало. – Мне необходимо было сказать тебе кое-что.
– Что же?
Он очень быстро произнес:
– Я знаю, как это бывает, когда тебе больно, но ты не можешь искать утешения у тех, кого ты любишь. Когда нельзя ни с кем поделиться горем, нельзя даже заикнуться о нем никому из знакомых.
