– Не понимаю…
Мэтью поднял голову, и глаза его в полумраке показались Корделии темно-зелеными, как нефрит.
– Я говорю о тебе и Джеймсе, – запинаясь, пробормотал он. – Да, мне прекрасно известно, что ваш брак – фиктивный, но на самом деле ты влюблена в него.
Корделия, окаменев, смотрела на Мэтью. С его взъерошенных волос капала вода, щеки раскраснелись от холода, глаза лихорадочно блестели. Что это – волнение? Неужели Мэтью способен нервничать?
– И Джеймс тоже знает? – прошептала она.
– Нет! – воскликнул Мэтью. – Боже мой, нет, конечно. Я обожаю Джеймса, но в вопросах взаимоотношений между мужчиной и женщиной он слеп как крот.
Корделия машинально комкала одеяло.
– И давно? Давно ли ты знаешь? И как… как ты догадался?
– Я видел, как ты на него смотришь, – просто сказал Мэтью. – Я знаю, ты не хотела завлекать его, тащить под венец, не хотела этого брака. Напротив, для тебя это, должно быть, настоящая пытка… Мне очень жаль, что так получилось. Ты заслуживаешь счастья.
Корделия с возрастающим удивлением разглядывала Мэтью. Он никогда не казался ей особенно проницательным человеком. По ее мнению, он недостаточно серьезно относился к жизни и окружающим, чтобы уметь читать в людских душах.
– Мне известно, каково это, скрывать истинные чувства, – продолжал он. – Я знаю, что это такое – испытывать душевные муки и не иметь возможности объяснить, что с тобой происходит. Я понимаю, почему ты сегодня не с Джеймсом. Когда человеку больно, он невольно обнажает свою душу, а ты не хочешь, чтобы он нечаянно узнал о твоей безответной любви… Джеймс будет страдать, и тебе будет тяжело видеть его страдания.
– Откуда ты все это знаешь? – воскликнула Корделия. – Когда ты успел стать таким специалистом в любовных переживаниях?
– В прошлом мне довелось испытать неразделенную страсть.
– Значит, вот почему ты такой печальный? – спросила Корделия.
Мэтью помолчал несколько секунд.
– Не знал, что кажусь тебе печальным.
Корделия вдруг поняла, что дрожит, хотя в комнате было тепло.
– Тебя что-то тяготит, Мэтью, – мягко произнесла она. – У тебя есть какая-то тайна. Я давно догадалась об этом, так же, как ты догадался о моей любви к Джеймсу. Не хочешь сказать мне, в чем дело?
Рука Мэтью метнулась к нагрудному карману пиджака, в котором он обычно держал свою флягу. Но он заставил себя сдержаться и сделал глубокий вдох.
– Ты сама не знаешь, о чем просишь.
– Нет, знаю, – возразила она. – Я прошу, чтобы ты рассказал мне правду. Твою правду. Ты знаешь мой секрет, а я до сих пор представления не имею, отчего ты так несчастлив.
Мэтью долгое время сидел совершенно неподвижно, и Корделии показалось, что она смотрит на статую. Шевелилась только его рука – он обводил пальцем узоры, вышитые на подушке. Когда он, наконец, заговорил, Корделия не узнала его голос; этот голос не принадлежал беззаботному, легкомысленному юноше, так мог бы говорить пожилой человек, придавленный жизненными невзгодами.
– Я никому не рассказывал об этом, – начал он. – Ни одной живой душе… кроме Джема. Больше никто не знает. Возможно, это очень нехорошо и неправильно с моей стороны, взваливать на тебя свое бремя и просить, чтобы ты утаила наш разговор от Джеймса… Я не говорил ему и не скажу.
Корделия ответила не сразу.
– Я не могу ничего обещать.
– Тогда мне остается только надеяться на твое сочувствие и рассудительность. Поверь, если он узнает, лучше от этого никому не станет, – вздохнул Мэтью. – Но должен тебя предупредить, что в этой истории замешан Алистер, хотя сам он пребывает в полном неведении.
– Тогда я догадываюсь, о чем пойдет речь. Джеймс говорил мне, что Алистер распространял грязные слухи о твоей семье. Наверное, ты считаешь меня чудовищем, но я все равно люблю своего брата.
– Нет, не считаю. Я думаю, что ты – нечто вроде ангела-хранителя для Алистера. Пока ты с ним рядом, для него еще остается надежда. Да, речь пойдет об этих слухах, но есть и многое другое. Конечно, ты не знаешь всего.
– А я хочу узнать все, – заявила Корделия.
Мэтью, глядя в стену, заговорил тем же монотонным, глухим голосом:
– Что ж, хорошо. Мы тогда учились в школе. Наверное, были еще слишком молоды и не понимали, что словом можно ранить и даже убить. Когда я узнал, что Алистер рассказывает всем подряд, будто Генри мне не отец, говорит, что я незаконный сын Гидеона… – Он тряхнул головой. Его била дрожь. – Мне захотелось пристукнуть его на месте. Конечно, я его не убил, как видишь, но… – Мэтью запнулся, стиснул зубы, отшвырнул подушку в сторону. – Самым ужасным было то, что мысль насчет незаконного происхождения по какой-то непонятной причине укоренилась у меня в мозгу, и я никак не мог выбросить эти бредни из головы. Еще до моего рождения отец получил серьезные увечья; я никогда не видел его без инвалидного кресла. Кроме того, я на него совсем не похож. Это превратилось для меня в навязчивую идею… и однажды я набрался смелости и отправился на Сумеречный базар. Я сам толком не знал, что искать, но в конце концов купил бутылку какой-то жидкости под названием «эликсир правды».
– На следующее утро, за завтраком, я незаметно подлил немного этой дряни в питье матери и собрался спросить у нее, кто мой настоящий отец. Я думал, она не поймет, что находится под действием волшебного напитка, простит мне мою дерзость и ответит откровенно.
Мэтью откинул голову назад, несколько мгновений смотрел в потолок, потом продолжал:
– Конечно, это был никакой не «эликсир правды» – но, думаю, ты и сама об этом уже догадалась. Я не знаю, что именно мне продали, но эта жидкость оказалась ядовитой… а мать ждала ребенка. Конечно, я об этом не подозревал, и вот она… ей стало очень плохо, и она… ну… с ней случилось…
У Корделии заболело сердце.
– О, Мэтью… – прошептала она.
Он говорил быстро, сбивчиво:
– Безмолвные Братья смогли спасти жизнь матери, но моей младшей сестры не стало. Я знаю, что родители хотели ребенка, надеялись, но больше моя мать не смогла забеременеть.
– В тот самый день мне стала ясна правда – я понял, что Генри, вне всяких сомнений, мой родной отец. Мальчишки в школе просто сочиняли мерзкие сплетни. Я был разбит, раздавлен, целыми днями сидел у себя в комнате и молчал. Отец думал, что это несчастье с матерью так подействовало на меня. Но на самом деле я был в ужасе от своего поступка, испытывал отвращение к себе из-за того, что мысленно оскорбил свою мать, думал о ней такие вещи. Я поклялся самому себе, что никогда и никому не скажу, даже Джеймсу. И никогда не прощу Алистера. Хотя я винил в произошедшем прежде всего себя.
Наконец, Мэтью поднял голову и посмотрел на нее.
– Вот и вся история, Корделия. Это и есть мой секрет. Знаю, ты меня теперь презираешь, и я это заслужил. Я даже не могу просить тебя о молчании. Поступай, как считаешь нужным. Я все пойму.
