Они оба, казалось, забыли эту историю к моменту нашего перехода в старшую школу, но до конца того учебного года Шайла оставалась феей-крестной месячных. Она закупила десятки красных бархатных головных повязок, и всякий раз, когда кто-то из одноклассниц вступал в женскую когорту, вручала свой подарок. Она не обходила вниманием ни тихонь, которые бадминтоном зарабатывали зачет по физкультуре, ни одержимых лошадниц, которые вместо обеда торчали в библиотеке, где играли со своими жуткими статуэтками. Шайла привнесла в этот таинственный обряд дух крутизны. Но она не задумывалась о том, каково придется девочкам, еще не достигшим взросления. Да и я тоже особо не заморачивалась, пока в середине восьмого класса не застала в раздевалке рыдающую Никки, убитую тем, что все, кроме нее, уже получили красные повязки. Только в девятом классе она удостоилась этой чести.
Все это кажется таким далеким сейчас, на кухне Никки, в совершенно новой компании девушек, к которым нам следует присмотреться. Ответственность слишком велика. Я смотрю на Сьерру и с трудом сдерживаюсь, чтобы не спросить, начались ли у нее месячные и нужна ли ей красная повязка. Но мне трудно представить ее женщиной. Она маленькая, как ребенок, кожа да кости.
Я отчаянно пытаюсь найти выход из этого разговора. Никки и Марла кружатся и танцуют перед телевизором, вовлекая нескольких отчаянных девятиклассниц в убойную хореографию в стиле Бейонсе. Меня коробит от их смешков.
– Можно тебя кое о чем спросить? – Сьерра наклоняется ближе, как будто собирается сказать мне, что у нее в эту самую секунду начались-таки месячные.
– Конечно.
– Что происходит на самом деле? – спрашивает она, широко распахивая глаза. – Эти проверки…
– Испытания, так они называются. – Снисходительность сочится из моего голоса.
– Ладно, – тихо произносит она. – И все эти правила. Посвящение. Папка.
– Что ты имеешь в виду?
– Все мы знаем хорошую сторону – приложение и все такое, вечеринки, связи… но… – Она замолкает. – Я слышала разные истории.
Мое сердце бьется так быстро, что этот бешеный ритм отдается болью в груди.
– Я просто хочу знать, во что ввязываюсь.
Меня переполняет чувство вины. Она беззащитна. Как олененок, который учится ходить. Ростом она не выше пяти футов
[49]. Я думаю обо всех других девочках, девятиклассницах и десятиклассницах, задававших такие же вопросы. О тех, над кем я смеялась и от чьих тревог отмахнулась. Вспоминаю, как они смотрели на меня, когда узнавали правду. Когда тамада, неизменно парень, ставил перед ними задачу. Как они выходили из испытаний либо ожесточившимися, либо сломленными. И как оценивали новеньких, когда сами становились выпускницами.
– Ничего плохого с тобой не случится, – говорю я с притворным безразличием. – В этом году все будет по-другому.
Сьерра не отводит взгляда, но ее пальцы глубже впиваются в бедра.
– Что это значит?
– Никки здесь главная. – Я тщательно подбираю слова. – В этом году все будет иначе.
Сьерра отпускает свои бедра, оставляя на них маленькие следы от ногтей. Она откидывается назад, и я надеюсь, до нее дошло, что ей больше ничего не удастся выжать из меня, во всяком случае сегодня.
– Пойду, выпью чего-нибудь. – Она спрыгивает с табурета и подходит к холодильнику. Я снова оглядываю гостиную, взволнованных девятиклассниц, пытающихся произвести на нас впечатление, моих милых подруг, старающихся казаться крутыми, элегантными, взрослыми. Интересно, как там Джаред с ребятами? Генри обещал присмотреть за ним и Брайсом. Мне любопытно, что говорят о нас наши друзья, как они отвечают, когда им задают тот же самый вопрос. Надеюсь, они не обманывают.
Мой телефон взрывается без предупреждения, отзываясь вибрацией в каждом нерве. Я смотрю на экран, и у меня перехватывает дыхание. Наконец-то. Сообщение, которого я ждала и в то же время боялась, до последнего надеясь, что оно не придет. Внезапно накатывает головокружение, и мне нужно выбраться из этой комнаты, уйти подальше от всех.
Я толкаю переднюю дверь. Прохладный октябрьский воздух обдувает волосы, и, когда я сажусь, мраморные ступени крыльца словно лед обжигают мне задницу. Я скукоживаюсь над телефоном, заслоняя его собой от тех, кого предаю.
«Можешь приехать в город? Нам нужно встретиться лично».
Всплывающий пузырь подсказывает, что Рейчел печатает, но затем он исчезает как несбывшееся обещание.
«Когда?» – спрашиваю я.
Я прижимаю телефон к груди и борюсь с желанием вгрызться в шальную кутикулу. Но ответ приходит быстро.
«Пятница, 8 вечера? 425 Авеню Д. Набери 6Е, когда будешь на месте».
Это почти невозможно. Но мой мозг кипит, а пальцы немеют, порхая над экраном. Я так сильно прикусываю губу, что чувствую вкус крови. Наконец я выдавливаю ответ, зная, что это все изменит.
«Я буду».
9
Это самая длинная неделя в моей жизни. Каждый урок растягивается на целую вечность. К обеду в пятницу я превращаюсь в комок нервов, напряженный и дрожащий. Когда я занимаю свое место за столиком Игроков, Генри оставляет влажный поцелуй на моей щеке, и я подпрыгиваю, чуть не опрокидывая с подноса сэндвич с индейкой и песочное тесто.
– Ты в порядке? – Он хмурится.
Я заставляю себя улыбнуться и киваю.
– Просто нервничаю перед экзаменом по французскому. На последнем уроке.
– Ты заглядывала в файлы? – спрашивает он, вгрызаясь в свой сэндвич с беконом, латуком и томатами.
Я всю неделю зубрила материал, но прошлой ночью для подстраховки все-таки выучила наизусть подсказки из архива.
– Просто надеюсь, что все получится.
– Ты отлично справишься, детка. Как всегда. – Он одаривает меня улыбкой и игриво толкает в плечо.
Роберт ставит поднос на стол и поворачивается к Генри, не глядя в мою сторону.
– Чувак, – усмехается он. – Свежее мясо будет порвано в клочья.
Генри смеется, уплетая сэндвич.
– Кто именно? – Я толкаю его локтем в живот, и он бросает на меня виноватый взгляд. Но я лишь качаю головой. Всякий раз, когда они затевают подобные разговоры, я невольно думаю о том, сколько всего наговорили обо мне за эти годы. Мои плечи напрягаются.
– Сьерра Маккинли, братан. Она так и липнет ко мне, комментирует все мои инсты. Стреляет глазками в коридорах. – Роберт запихивает в рот жареную картошку. – Я собираюсь превратить ее жизнь в ад. Она сделает все, что я захочу.
– Ведешь себя как последний ублюдок, – встреваю я.
Роберт закатывает глаза.
– Ты что, коп?
Я взглядом обращаюсь к Генри за поддержкой, но увядший лист салата вдруг становится для него куда более интересным.
