Наконец Адам заговорил.
– Я проголодался, чувак. Может, закажем пиццу?
Они увлеклись обсуждением достоинств «Марио» и «Луиджи», двух конкурирующих местных закусочных.
А я помалкивала, обдумывая все, что выболтала о собственных изъянах и, по неосторожности, о слабостях Шайлы. Ей тоже предстояло пройти персональную проверку. Как и всем остальным. Что бы она поведала обо мне? Проговорилась бы случайно или намеренно? Не сказала ли я лишнего?
Я попыталась запрятать чувство вины как можно глубже, убедить себя в том, что не предала доверие Шайлы. Но почему-то не давала покоя мысль о том, что своими откровениями я подкинула Игрокам козырей. И они обязательно этим воспользуются. Я просто не знала, когда. И даже не могла предположить, что это каким-то образом приведет к последней ночи в жизни Шайлы.
Всю неделю я чувствую себя вялой и усталой, ни на чем не могу сосредоточиться. Возможно, Марла была права, когда говорила, что следует притворяться, будто все в порядке, но я все еще думаю о сообщении Рейчел, пока оставленном без ответа, и вспоминаю звереющий взгляд Никки во время шоу. Когда Генри присылает эсэмэску в пятницу вечером, это именно то, что мне нужно, чтобы отвлечься.
«Ночное свидание? У меня?» – предлагает он.
Чуть позже приходит другое сообщение.
«Родители уехали».
Я прикусываю губу и улыбаюсь. После той ночи у Никки Генри проявляет чудеса великодушия – подыскивает для Джареда самые легкие задания, присматривает за ним на мальчишниках. Он единственный из нас, кто отказывается обсуждать поступление в колледж, пока не придут ответы по нашим заявлениям, ожидаемые лишь на следующей неделе. Говорит, что тема слишком болезненная и нам всем нужно просто остыть. Свидание с ним могло бы стать для меня приятным отвлечением от Рейчел, Грэма и Шайлы – персонажей моих кошмарных снов последнего времени. Мне бы не помешала ночь без них.
К тому же Генри насквозь понятен и в общении легкий, удобный и надежный. Он умеет быстро переключаться, превращаясь из звезды журналистики в простого американского парня. Его единственное слабое место – это вечное желание угодить родителям. Для того ему и нужен архив Игроков с учебными пособиями и шпаргалками по математике. Этот предмет дается ему тяжело, но Генри нужны высшие баллы по математике, статистике и экономике, чтобы попасть в Уортон. И, хотя он насмехается над идеей работать – как его отец – на «чужого дядю», мы знаем, что так оно и будет.
Порой я смотрю на него и думаю, что вижу все его будущее: диплом по бизнесу, шикарная стажировка, просторная квартира в Нью-Йорке. Он будет терзаться вопросом «Что, если бы?», вечно озабоченный тем, что отказался от своей мечты о репортажах на первых полосах газет ради того, чтобы до полуночи корпеть над сводными таблицами. Но у него все равно будет полный комплект: жена с большими сиськами и безупречным вкусом, особняк на Золотом берегу и загородный дом на Восточном побережье. Иногда мне интересно, стану ли я этой женой и останемся ли мы вместе навсегда, просто из-за Шайлы. Разве я могу быть с кем-то, кто не знал ее? И как можно связать жизнь с тем, кто не знает всю твою подноготную?
Между тем перспектива такой жизни, где все заранее прописано, вызывает у меня рвотный спазм. Я выкидываю из головы мысль о взрослом Генри, похоронившем свою мечту, и снова перечитываю его сообщения. Мне нужно думать только о настоящем, вот и все. Мой рот кривится в улыбке.
Нынешним вечером, когда все остальное видится знаком вопроса, возможность зависнуть у Генри представляется не самым плохим вариантом. По крайней мере, мне не придется думать ни о девятиклашках, ни о Грэме и Рейчел, ни о том, чья кровь пропитала уродливую рубашку три года назад.
«Буду в 7», – отвечаю я.
«Да! – Он счастлив. – Я закажу суши».
Генри живет в новой части города, ближе к воде, где семьи имеют собственные лодочные причалы, где задние дворы размером с футбольное поле, а домики у бассейна оборудованы современными кухнями и ваннами на ножках-лапах. Я останавливаюсь возле подъездной дорожки и набираю несколько цифр на кодовом замке, открывая кованые железные ворота. Через четверть мили я добираюсь до парадного входа, где на крыльце меня ждет Генри в худи с эмблемой «Си-эн-эн». В руке у него пакет с едой навынос.
– Привет, детка. – Он заключает меня в объятия и оставляет влажный, голодный поцелуй на моих губах. Я следую за ним в дом и через отделанную мрамором прихожую попадаю в просторную кухню.
Генри роется в пакете, выгружая горы еды – маки-роллы и разноцветные кусочки сашими, уложенные в пластиковые контейнеры, маленькие коробочки с салатом из морских водорослей и солеными стручками эдамаме. От этого зрелища у меня урчит в животе.
– Кто-то пошел вразнос, – говорю я.
Генри краснеет, поднимая плечи до самых ушей.
– Я не мог вспомнить, что ты любишь, поэтому взял всего понемногу. – Он протягивает мне пару деревянных палочек и смотрит на меня большими, искренними глазами.
Я отправляю в рот кусочек острого лососевого ролла.
– Просто чудо, – хвалю я, даже не пережевывая.
– Хорошо. – Он опирается руками на мраморную столешницу, и его предплечья похожи на стволы деревьев, спускающиеся из закатанных до локтей рукавов рубашки. – Хочешь подняться наверх? – Его глаза сверкают. Надеждой. Уверенностью.
Внутри что-то щекочет, как будто я выпила слишком много сельтерской, но мне и в самом деле необходимо выбросить из головы Грэма и Шайлу.
– Конечно.
Генри хватает меня за руку, и мы поднимаемся по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Когда он открывает дверь своей спальни, становится ясно, что у него имеются планы на вечер. Из динамиков льется тихая музыка, и рождественские огоньки мерцают над идеально застеленной кроватью и отплясывают на стенах, где в рамках под стеклом развешаны коллажи из первых полос газет, вышедших в день его рождения. Даже свеча горит на подоконнике, рядом с фотографией, где он пожимает руку Андерсону Куперу. Все это так… мило.
– Дурень, – говорю я, скрывая свое удовольствие от того, что он сделал все это для меня.
Щеки Генри слегка краснеют.
– Иди сюда.
Его руки сильные и широкие, но спокойнее, чем следовало бы. Он не всегда был таким – во всяком случае, изменился с тех пор, как у нас началась близость. Мы оба позволяли себе интрижки с Игроками из других классов. Но ни один из нас раньше не состоял в настоящих отношениях. У нас никогда не было возможности учиться искусству любви или задавать вопросы так, чтобы чувствовать себя в безопасности и не бояться осуждения. Поэтому, когда у нас случался секс, каждый раз это становилось новым приключением, новой чертой, которую мы переступали.
Как-то ночью, провозившись с застежкой моего лифчика во время прелюдии под звездами на палубе его лодки «Олли Голаки», Генри объявил, что хочет набраться опыта.
