Мистер Кэллоуэй не посетил ни одного матча, карнавала или благотворительного вечера в «Голд Кост», хотя сам когда-то здесь учился. Всеми школьными делами занималась его жена, Маффи Кэллоуэй. Светская дама до мозга костей, она воротила нос от моей мамы-еврейки, скульптора и учительницы, а не члена загородного клуба Золотого берега. У миссис Кэллоуэй было фантастически абсурдное имя, которое рождало непристойные шутки в духе самого Грэма. Но всякий раз, когда кто-то пытался – как однажды Роберт – пошутить на этот счет, Грэм сжимал кулак и грозил ударом в живот. Огонь в глазах Грэма и кривая улыбка на его лице могли осадить любого. Лучше смеяться про себя, чем становиться посмешищем.
В середине девятого класса я узнала, что Маффи Кэллоуэй не всегда была классической блондинкой в кашемире с монограммой, с жемчугом в ушах и ожерельями в несколько ярусов на шее. Некогда Моника Роджерс из какого-то пригорода Филадельфии, она в свое время пополнила ряды охотниц за потомками пилигримов с судна «Мейфлауэр» и добилась своего.
Грэм сам рассказал мне об этом однажды вечером у себя дома, когда его родителей не было в городе. Шайла ушла в другую комнату, а может, куда-то еще, и Грэм стащил бутылку саке из отцовского бара с хорошим алкоголем. Его дыхание отдавало запахом пепперони, и я подумала, что, наверное, так же пахнет от меня.
– Давай раздавим это, – предложил он, смеясь. – Только быстро, пока народ не пронюхал.
Я хихикнула и последовала за ним в кабинет. После нескольких глотков мы перенеслись в какую-то странную альтернативную вселенную, где наши мозги слились воедино и казалось в порядке вещей делиться секретами. Я призналась ему в своих переживаниях из-за того, что мы с Шайлой отдаляемся друг от друга.
– У нее есть ты, – робко сказала я.
Грэм ткнул меня кулаком в плечо.
– Я никогда не заменю ей подруг. – Он сделал глоток прямо из горлышка. – Ты знаешь нашу подругу из Хэмптонса, Кару Салливан? Она говорила то же самое.
– Серьезно?
Грэм кивнул.
– Но она ревнует к тебе. – Он указал на меня толстым пальцем. – Я сказал ей, что у Шайлы может быть и не одна лучшая подруга.
Я тогда подумала о Никки. Мы обе вращались вокруг Шайлы, соперничая за ее симпатию и интерес. Как мы определили, что она – самая достойная из нас?
– Она без вас жить не может, ребята. – Грэм повернулся и посмотрел мне в глаза. – Правда.
Эта мысль успокоила меня. Раньше я даже не догадывалась о том, что нуждаюсь в таком подтверждении. Мне стало любопытно, заводила ли Никки подобные разговоры с Грэмом.
После этого мы переключились на наши семьи, в основном на Джареда и Рейчел. Потом Грэм сделал еще глоток и заговорил о Маффи.
– Видела бы ты, из какой дыры пришлось выкарабкиваться моей маме, чтобы дотащить свою плоскую костлявую задницу до самого Золотого берега. Жесть.
– Она ничего так. – Я попыталась вспомнить, доводилось ли мне видеть ее одетой не в тон.
– Она поднялась только потому, что подцепила моего отца в «Буффало Уайлд Уингз»
[54], когда он был в командировке. – Грэм снова отхлебнул из бутылки. – Держу пари, она учуяла запах его кредитки банка «Голдман Сакс». Стала называть себя Маффи. Убила в себе Монику и всех ее «подзаборных» родственников, как она их называет. – Он изобразил воздушные кавычки. – Абсурд.
Я нервно хихикнула, но Грэм покачал головой. Его тон изменился.
– Не смешно, Ньюман. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Теперь она все время ходит на цыпочках, так боится сделать одно неверное движение и снова превратиться в Монику. Мы все просто висим на волоске.
Тогда его слова прозвучали по меньшей мере странно. Я списала это на алкоголь. Теперь они кажутся мне предостережением.
«Что скажешь?»
Сообщение Рейчел манит меня, мигая голубым курсором.
«Ты с нами?»
Я думаю о тех, кого считала своими. Теперь Никки и Квентин избегают меня повсюду. Марла почти не смотрит в мою сторону, хотя я знаю, что ее тоже волнует невиновность Грэма. Генри по-прежнему сверлит меня щенячьими глазами, встречая в коридоре, даже когда Роберт показывает мне средний палец. Мама и папа разочарованы во мне, боятся, что я не оправдаю их надежд. Джаред презрительно усмехается, раздувая ноздри. Адам пропал без вести. Что еще мне терять?
«Я с вами».
Рейчел хорошо водит машину – лучше, чем я помню или ожидаю. Уверенно. Спокойно. Она позволяет мне наслаждаться тишиной, пока мы несемся по Мерритт-Парквей. Стрелка спидометра переваливает за семьдесят
[55]. Мимо проносятся голые деревья, ледяные холмики замерзших сугробов, и, насколько я могу судить, мы одни на шоссе. Суббота, восемь утра, в разгаре января, должно быть, непопулярное время, чтобы мчаться в Западный Коннектикут.
– Передай мне один? – просит она, не отрывая глаз от дороги.
Я открываю промасленный бумажный пакет, лежащий у меня на коленях, и достаю мини-пончик в сахарной пудре, еще чуть теплый, хотя я забрала их у Дианы рано утром. Пожелание Рейчел. Как в старые добрые времена.
Она держит пончик двумя пальцами, и сахарная пудра осыпается ей на грудь, как снег. Рейчел даже не пытается ее смахнуть.
– М-м-м, – стонет она с набитым ртом, смакуя сливочное тесто. – Ничто не сравнится с «пау-до». – Она запихивает в рот оставшийся кусочек. – Я скучаю по тому местечку. – Хотя ее голос звучит бодро, Рейчел выглядит неважно. Кожа бледная, а густые волнистые волосы свисают тонкими плетями по спине. В глазах сосредоточенность, как у одержимого. Свитер чересчур мешковатый, и я не помню, чтобы она так одевалась в школьные годы. Рукава, траченные молью, усеяны дырочками.
– Можно задать тебе один вопрос? – спрашиваю я.
– Ты уже это сделала. – Ее губы кривятся в улыбке. – Валяй.
– Почему ты не в Корнелле? – Это то, о чем я хотела спросить ее с тех пор, как она пригласила меня к себе, в городскую квартиру, которая так далеко от университета, где она должна бы учиться на предпоследнем курсе. – Разве тебе не год остался?
– Я получила диплом экстерном. Даже на лето не уезжала оттуда. Сдавала по шесть курсов в семестр. Пахала, как проклятая. Это единственное, что меня отвлекало, не давая сойти с ума. – Она качает головой. – Но все знали. На меня смотрели так, будто это я – обвиняемая в убийстве. В общем, избежать этого дерьма не удалось и там. – Рейчел вздыхает и, облокачиваясь на оконный проем, подпирает голову ладонью. – Знаешь, ты – единственный человек, помимо Грэма, с кем я разговариваю за последние три года. Я имею в виду из тех, кто знал меня раньше, знал, какими мы были. Но теперь для всех, с кем я работаю, моих новых друзей, моей девушки Фриды – для них я просто Рейчел. Никто ни хрена не знает обо мне. – Она улыбается. – И это дает удивительное ощущение свободы.
