– Привет.
Грэм опускается на стул за маленьким круглым столиком, и я слепо повторяю его движения.
Он робко улыбается мне, как будто мы не знакомы еще с допубертатного возраста. Как будто я не знаю всех его секретов.
– Э-э, как ты? – спрашиваю я, потому что не знаю, что еще сказать.
Поначалу слова звучат скупо, и он запинается, словно пытается вспомнить, как нужно общаться или вести светскую беседу. Он болтает о погоде, показывает на других ребят, с виду наших сверстников, за соседними столиками, тоже на свидании с родителями или родственниками. Он кивает на парнишку с азиатской внешностью, который сидит молча, пока его мама прокручивает видеозапись с айфона.
– Это от брата, – объясняет Грэм. – Тот отказывается навещать его, но Энди так по нему скучает. – Рейчел кивает и поджимает губы.
Он не говорит, откуда эти ребята, за какие проступки попали сюда. Зато живо рассказывает о еде, о том, что курица «тикка масала»
[56] – теперь его любимое блюдо, хотя раньше он с нетерпением ждал спагетти болоньезе на ужин. Он хвастается тем, что научился играть в крикет – брал уроки у британцев из его «отряда», – и увлекся архитектурой.
– Я прочитал почти все, что есть в нашей библиотеке, о Нормане Фостере и Захе Хадид. Мне не терпится своими глазами увидеть мост, который она построила в Абу-Даби. Это, типа, легендарное сооружение.
– Так ты думаешь, что скоро выйдешь отсюда? – спрашиваю я.
Грэм бросает взгляд на Рейчел, и та кивает, позволяя ему продолжить. Это ритуал, в который я не посвящена. Условный сигнал, понятный только им двоим. Рот Грэма становится каким-то маленьким, а сам он еще больше сутулится, подбирая под себя конечности.
– Я этого не делал, Джилл. – Его голос низкий и размеренный, глубокий и полный, как будто он репетировал эту фразу долго и упорно. Он старается быть убедительным. Пальцы снова пробегают по волосам.
Рейчел наклоняется вперед и кладет руки на стол.
– Почему бы тебе не рассказать с самого начала? – просит она. Взгляд ее широко распахнутых глаз по-матерински заботливый, но настойчивый.
Грэм кивает и делает глубокий вдох, плотно сжимая рот. А потом слова извергаются из него потоком.
– Я почти не помню, что происходило после того, – говорит он. – Но отчетливо помню все, что привело к… этому. А ты? – Его темные глаза смотрят на меня в упор, заглядывая в самую душу. Контакт слишком близкий, чтобы его выдержать.
К горлу подступает ком.
– Ты ведь помнишь, правда? – снова спрашивает он. Я медленно киваю.
Я действительно помню. Легкий весенний бриз, дующий со стороны Оушен-Клифф. Воздух такой соленый, что щиплет поры. Мошкары пока нет. Для комаров еще не время. Облегчение, когда до меня доходит, что я должна сделать. Каждый глоток ощущается как яд, скользящий по горлу. Затем кромешная темнота поглощает меня, наполняя парализующим страхом. Все оказывается гораздо хуже, чем я думала.
Я зажмуриваюсь и пытаюсь разглядеть Шайлу в этом мраке. Я представляю себе, как она грызет ногти, обдирает кожу на пальцах, когда осознает, что надлежит сделать ей. Я мысленно вижу, как в какой-то момент решительное выражение ее лица сменяется ужасом.
– Да, – шепчу я.
Взгляд Грэма становится холодным.
– Ты помнишь мое испытание в день посвящения?
Как я могу забыть? Нам сказали, что Джейк сам их придумывал для каждого из нас.
– Ты боялся пауков, верно?
– Тарантулов. – Грэм содрогается. – Их принесли целую дюжину, и мне пришлось несколько часов стоять в душевой кабине, пока они ползали по мне.
– Четыре, – говорю я. – Четыре часа. – Мое испытание длилось столько же.
– Хм. – Он ухмыляется. – Два. Для меня только два.
Рейчел что-то бормочет себе под нос.
– Что? – спрашиваю я.
– У мальчишек испытания короче. Так всегда было, – тихо говорит она, опуская голову.
Конечно, кто бы сомневался.
Но Грэм продолжает.
– Я умолял дать мне чего-нибудь выпить. Что угодно, лишь бы забыться. Очевидно, они пошли мне навстречу.
Образ Грэма, запертого в душевой кабинке, прокрадывается в мое сознание. Я, понятное дело, не видела этого. Сама пыталась выжить, проходя посвящение. Но, думаю, они держали его в другой части домика у бассейна, бросая ему на голову мохнатых жутких тварей и подпаивая дешевой текилой.
Я перевожу взгляд на Рейчел, но ее лицо закрыто руками.
– После такого у меня почти отшибло память, и я толком не помню, что было дальше, – говорит Грэм. – В какой-то момент я плакал как ребенок, а через секунду очнулся где-то на пляже, весь в крови. Можешь себе представить, каково это?
Комочек гнева начинает разрастаться во мне.
– А ты можешь себе представить, каково было Шайле?
Рот Грэма складывается в жесткую прямую линию.
– Нет, – произносит он твердо. – Ты ведь знаешь, что я любил ее? Любил всем сердцем. Нам было по пятнадцать лет. Но ради нее я был готов на все. Она для меня была всем миром.
Лицо у него опухшее, красное.
– Для меня тоже. – Я еле сдерживаю слезы.
– Знаю. – Голос Грэма смягчается. – Я могу продолжить?
Я сдаюсь и киваю.
Грэм глубоко вздыхает.
– Я помню только переполох, все суетились, говорили, что с Шайлой что-то случилось. Джейк и Адам бежали по пляжу, звали на помощь. И Дерек Гарри тоже. Я увидел, что они приближаются ко мне, и помахал им рукой. Потом появились копы. Эти тупые местные дорожные полицейские прикатили на своих пляжных вездеходах, достали наручники, хотя даже не знали, как ими пользоваться.
К тому времени я уже вернулась в дом, приходила в чувство, жалела себя, боялась, что пережитый стресс отразится на психике. Я и представить себе не могла, что меня ждет.
– Меня заковали в браслеты и отвезли прямо в участок. И той же ночью доставили сюда. Вот уже три года я сижу здесь безвылазно.
– А что это за место? – шепотом спрашиваю я.
Грэм вздыхает и откидывается на спинку стула.
– Исправительное учреждение. Типа колонии для несовершеннолетних, но помягче. Мы учимся по программе средней школы и можем получить аттестат, занимаемся всякими ремеслами вроде гончарного дела и прочей хрени.
Мое лицо, должно быть, выдает замешательство, потому что он все пытается объяснить.
– Система уголовного правосудия абсолютно несправедлива. Если ты богат, можешь рассчитывать на поблажки.
Рейчел фыркает в ладони.
