«Не могу. – Его ответ обжигает. Но тут он снова начинает печатать, так что три пузыря всплывают друг за другом. Весь день буду занят с Большим Кейтом».
Я прикусываю губу. Могу я попросить его отменить все дела? Неужели он не чувствует, что мне это очень нужно? Что я нуждаюсь в нем?
«Понятно», – отвечаю я.
«Увидимся там, Ньюман, не волнуйся. Я тебя найду».
Мое сердце подпрыгивает, и тепло разливается в груди. Мы все еще существуем.
Если хорошенько прищуриться, главная улица Золотого берега больше напоминает кусочек Сохо, а не то, чем она является на самом деле: бетонным променадом вдоль песчаного берега. Среди здешних достопримечательностей можно отметить крошечный бутик, где продают увлажняющие средства с трехзначными ценниками и блестки в форме сердечек; студию сайклинга, где затянутые в лайкру молодые мамочки смакуют коктейли для похудения по двенадцать долларов; суши-бар с меню омакасэ
[58], когда-то названный ресторанным критиком «Нью-Йорк таймс» «почти достойным того, чтобы ради него покинуть пять боро»
[59]; и реликт Золотого берега, «Гараж».
Это единственная концертная площадка к северу от скоростной магистрали Лонг-Айленда, и сюда регулярно приглашают артистов из штатов дальше Нью-Джерси. Однажды мои родители поклялись, что видели, как Билли Джоэл всю ночь просидел за дальним столиком, потягивая марочное вино и посылая шоты водки блондинкам в первом ряду. Но это было еще в девяностых. Теперь его чаще называют рудиментом старого Золотого берега, который привлекал прикольных художников-керамистов вроде моей мамы и бывших корпоративных юристов, желающих провести остаток своих дней, бездельничая на пляже в домах, построенных еще до Гражданской войны. Первые поселенцы Золотого берега не знали гардеробных, забитых рубашками поло от Brooks Brothers, и кухонь с хрустальной посудой Waterford. Я всегда думала, что «Гараж» продержался так долго, потому что служит вечным напоминанием о глубине падения человеческой морали.
Двоюродный брат Роберта, Луис, несколько лет назад заделался букером
[60], когда понял, что за пределами городских кварталов Нью-Йорка существует целая непокоренная ночная жизнь. Он всегда пускал нас на концерты бесплатно. Полагаю, он пошел на большой риск ради Джареда и Брайса, выделив им прайм-тайм в субботу вечером. Но, подъезжая к «Гаражу», я вижу огромную очередь, выстроившуюся вдоль квартала. Мелькают десятки знакомых лиц – ребята из нашей школы и несколько парней из Картрайта, которые иногда пытаются сорвать вечеринки Игроков. Наружные стены заведения оклеены плакатами и разрисованы граффити, что резко контрастирует с морем строгих рубашек, выглаженных брюк цвета хаки и двухсотдолларовых флисовых пальто. Девочки, в лучших выходных нарядах, покачиваются на каблуках высоких черных сапог, достойных манхэттенского клуба или собрания женского студенческого общества. Я мысленно чертыхаюсь при виде десятиклассниц с укладками явно из салона красоты.
Я подхожу к началу очереди, где Луис уже продает билеты, и улыбаюсь, зная, что он помнит меня.
– Пять баксов, – говорит он с каменным лицом. Конец моим бесплатным визитам. Я протягиваю ему смятую купюру и захожу внутрь.
Воздух сырой и спертый, и я вдруг остро осознаю свое одиночество. Интересно, кто меня видит, кому на меня не плевать, станет ли мое появление пищей для сплетен на несколько недель. Но потом я ловлю себя на мысли, что все это отдает элементарным нарциссизмом. Никому до меня нет дела. Вот что я должна помнить. Воодушевленная, я устремляюсь к бару, С-образной деревянной стойке, приютившейся под анархистским флагом, и проталкиваюсь мимо заоблачных каблуков и высоких воротничков. Но, прежде чем я добираюсь до липкого прилавка, кто-то прикасается к моей пояснице.
– Привет, Ньюман.
Я резко оборачиваюсь и вижу прямо перед собой Адама, в черной джинсовой куртке и круглых пластиковых очках. Он выглядит усталым, каким-то потрепанным и немного грустным, но протягивает мне холодную банку сельтерской со вкусом грейпфрута. Я втайне радуюсь тому, что это не пиво.
– Ты здесь, – говорю я. – Слава богу.
Он улыбается и обнимает меня.
– Ни за что не пропустил бы. – Он делает глоток из такой же банки и кивает в угол сцены. Я прослеживаю за его взглядом и вижу, что оттуда на меня смотрят Игроки. Генри надувает губы и засовывает руки в карманы. Роберт опять показывает мне средний палец, а Марла отводит глаза. Но больше всего ранит реакция Никки и Квентина. Оба с непроницаемыми лицами равнодушно взирают на меня. Я хочу снова оказаться рядом с ними, приобщиться к их секретам, ритуалам, шуткам, понятным только избранным. Но мне ничего не остается, кроме как залпом осушить банку сельтерской.
– Ты не боишься, что тебя увидят со мной? – спрашиваю я.
Адам кивает и машет им. Только Квентин приветственно вскидывает руку.
– Пф, еще чего, – говорит он. – И кто они мне, в конце концов?
Я заливаюсь румянцем. Гаснет свет, и «Гараж» становится непроглядной бездной. Гитарные аккорды разрывают воздух. Звучат радостные возгласы, и на сцене вспыхивает прожектор. Мою кожу покалывает, по спине стекает капелька пота.
– Мы – Wonder Truck, и мы, черт возьми, сотворим это чудо! – кричит Брайс в микрофон. Позади него семифутовый Ларри Крамер устраивается за барабанной установкой – даже сидя, он почти вровень со стоящим Брайсом.
Адам издает вопль и кричит в толпу.
– Да, Миллер! – Я чувствую, как он ерзает рядом со мной.
Зал превращается в торнадо, все вокруг подпрыгивают, дергаются, натыкаясь друг на друга. Игроки, даже девятиклашки, стоят возле самой сцены, размахивая поднятыми руками. В углу трутся задницами ребята из дискуссионного клуба, немного не попадая в ритм.
Я перевожу взгляд на Джареда. Он стоит на правой половине сцены, раскрасневшийся, ликующий. Лоб у него влажный, бас-гитара упирается в колено, выставленное вперед. Он раскачивается в такт нервным гитарным аккордам Брайса. Пот стекает с его бровей, веки трепещут. Я узнаю это гиперсосредоточенное выражение лица, которое появляется у него, когда он пытается решить задачу по геометрии или пробиться сквозь дебри трудной для понимания книги. Но сейчас его губы растягиваются в легкой улыбке. Для него это не работа. Это его жизнь.
Когда песня заканчивается, Джаред встряхивает волосами и вытирает лицо краем белой футболки. Он смотрит поверх ликующей толпы, обшаривая глазами зал. Его взгляд на миг задерживается на том месте, где стою я. Интересно, видит ли он меня сквозь яркий свет? Знает ли о том, что я здесь, что болею за него?
