И бегу во весь дух. Сначала через густую рощу, которая разделяет поместье на парковую и лесную зоны. Здесь я вне поля зрения, вдали от камер наблюдения, установленных после смерти Шайлы. В лесу так темно, что я едва вижу свои ноги. Страх стучит в груди, но я говорю себе, что скоро все это закончится. Я почти у цели. Впереди, в нескольких сотнях ярдов, в свете луны проступают очертания дома. Я проскакиваю сквозь деревья и выбираюсь на задний двор Арнольдов, обширное поле, где размещаются бассейн и теннисный корт.
Отсюда я вижу окно спальни Шайлы, мрачное, как и весь особняк. Я делаю глубокий вдох и крадусь в дальний угол двора, где стоит гостевой коттедж. Сейф все еще там, на входной двери. Не снимая перчаток, я дрожащими пальцами набираю дату рождения Шайлы. Вместо красной лампочки мигает зеленая, и защелка открывается. У меня замирает сердце.
Ключ лежит там же, где и всегда, только и ждет, чтобы им воспользовались.
Я хватаю его и пробираюсь к боковой двери особняка, скрытой от посторонних глаз и предназначенной только для доставки продуктов и кейтеринга, когда Арнольды устраивают модные коктейльные вечеринки. Это не вход для приглашенных гостей. Я снимаю куртку и ботинки и оставляю их в куче у порога, чтобы не наследить в доме, где царит безукоризненная чистота.
Ключ поворачивается, и дверь отпирается. Я выжидаю секунду, на случай если сработает сигнализация или… мало ли что. Но ничего не происходит. Я захожу в дом Шайлы. Воздух неподвижный и спертый, и мне интересно, когда ее родители были здесь в последний раз. Никто не видел их с первого дня учебного года. Ни в городе, ни в супермаркете. Впрочем, это объяснимо. Они выпали из светской тусовки после смерти Шайлы.
Я на цыпочках пробираюсь через первый этаж – больше из любопытства. Ничего не изменилось с тех пор, как я была здесь три года назад. Дорогой фарфор по-прежнему выставлен в огромном деревянном шкафу-витрине в парадной столовой. Рояль «Стейнвей» отполирован до зеркального блеска, так что я вижу свое отражение. Винтовая лестница все еще украшена красно-зелеными рождественскими гирляндами, хотя на дворе середина февраля.
И Шайла повсюду. Ее лицо, запечатленное на первом причастии, смотрит на меня с картины в гостиной. Фотография, где она в пятом классе, висит в коридоре. Над лестницей она же в своем лучшем пасхальном наряде гримасничает с родителями.
Я поднимаюсь по ступенькам, знакомым до боли, и рука скользит по перилам. На лестничной площадке я поворачиваю направо и крадусь по коридору. Но возле ее спальни останавливаюсь как вкопанная.
Я прижимаюсь лбом к двери и чувствую присутствие Шайлы, она как будто подталкивает меня вперед. Ты можешь это сделать. Тебе нужно это сделать. Ты должна это сделать. Я поворачиваю твердую деревянную ручку и толкаю дверь, входя в мир Шайлы. Здесь так темно, хоть глаз коли. Я нащупываю в кармане телефон и включаю фонарик, освещая пространство перед собой. Когда предметы появляются в поле зрения, у меня перехватывает дыхание. Комната Шайлы точно такая, как в прошлый раз, когда я была здесь.
Посреди комнаты стоит темная деревянная кровать с резными витыми столбами, ее массивное изголовье придвинуто к дальней стене. Сиреневое шелковое покрывало с изящными пуговицами, вшитыми в каждый квадрат, застелено идеально ровно. Плюшевая свинка, которую Шайла обожала в начальной школе, а потом забросила, когда пришли месячные, сидит перед подушками и таращится в пустоту.
У меня першит в горле, и я борюсь с желанием свернуться калачиком под ее одеялом, проверить, хранит ли оно еще запах Шайлы. Но у меня есть миссия, и я заставляю себя не распыляться, а искать что-либо, что подскажет нам, делилась ли она с кем-нибудь подробностями своей измены. Я начинаю поиски с гардеробной, где она часто прятала початые бутылки с алкоголем и вейп-картриджи. Я роюсь в стопке футболок, в волейбольных наколенниках. Никаких писем. Я захлопываю дверцы и подхожу к изысканно украшенному шкафу, но там лишь вешалки с отутюженной и накрахмаленной школьной формой разных лет. Эти вещи совсем не пахнут Шайлой.
Я перемещаюсь к туалетному столику, за которым мы провели столько времени, раскрашивая лица подводками для глаз и губной помадой и наблюдая за своим преображением в зеркале. Столешница испещрена красными крапинками краски с той поры, когда в средних классах Шайла настояла на том, чтобы покрасить кончики волос, просто так, ради забавы. Я провожу пальцами по стеклу, пытаясь соскрести эти точки, но они въелись намертво. В уголок зеркала вставлена фотография – моментальный снимок, на котором мы с Шайлой, Никки и Марлой готовимся к Весеннему балу в девятом классе. Мы в блестящих платьях и с боевой раскраской на лицах. В тот вечер Шайла сделала нам всем прически, и я никогда еще не чувствовала себя такой роскошной.
Сердце колотится, когда я смотрю на наши широкие улыбки. Шайла обнимает Никки и Марлу, а я прижимаюсь сбоку к Никки. Мы выглядим такими счастливыми. Кто мог знать, что через месяц Шайлы не станет?
Я открываю камеру на телефоне и фотографирую изображение, чтобы навсегда сохранить его в памяти. Потом дергаю за край фотокарточки, пытаясь вытащить ее из рамы зеркала. Но она никак не поддается, просунутая слишком глубоко в еле заметную щель. Осторожно, чтобы не порвать, я медленно вытягиваю фотографию, и тогда в поле зрения появляется кое-что еще.
Листок линованной тетрадной бумаги, аккуратно и многократно сложенный в крошечный плоский квадратик. Втиснутый между фотокарточкой и зеркалом, он удерживал ее на месте.
Но теперь, когда ему не за что зацепиться, свернутый листок падает. Я поднимаю его и открываю дрожащими пальцами. Петлеобразный почерк Шайлы настолько узнаваем, что у меня перехватывает дыхание. Сердце стучит в ушах, и мне приходится прислониться к комоду, когда я разворачиваю страницу. Я пробегаю глазами по строчкам, но с ходу не могу вникнуть в смысл. Я заставляю себя сделать глубокий вдох, затем медленно выдыхаю и перечитываю письмо с самого начала.
* * *
1 апреля
КАРА! Случилось кое-что важное. Я влюблена. У меня ЛЮБОВЬ!
Но… это не с Грэмом. Пожалуйста, не надо меня ненавидеть. Я уже ненавижу себя за то, что попала в такую ситуацию. Это пытка! Ты – единственная, кому я могу довериться. Он сказал, что можно все испортить и нам придется покончить с этим, если кто-то узнает. Что тогда нам обоим К-Р-А-Н-Т-Ы. У него будут серьезные неприятности. Глобальные, катастрофические.
Но, черт возьми, меня распирает от возбуждения, до дрожи. Я не хочу это скрывать. Я хочу рассказать об этом всему миру. Моя любовь к нему прорвется сквозь все преграды. Я не могу дышать, когда мы врозь, и это убивает меня, когда мы сталкиваемся в коридорах или на школьном дворе и приходится притворяться, что между нами ничего нет.
Все началось однажды после школы, на парковке за театром. Он сказал, что я свожу с ума. Я никогда не слышала ничего более восхитительного, и не могу поверить, что он сказал такое обо мне. Потом он наклонился и прикоснулся губами к моим губам. Поцелуем таким мягким и нежным. Мне сразу захотелось большего. Но, понимаешь, меня совсем не смутило мое желание. Похоже, ему это понравилось. Думаю, сказывается большой опыт. Грэм всегда выглядит таким испуганным после поцелуев.
