— Нет, зато про Ладлоу вспоминали.
Аппертон указал на фигуру, торопливо шагавшую вслед за Сент-Клером: высокий, безупречно одетый человек, ударявший тростью по каждой ступеньке. С ними шел еще один, самый обычный и ростом, и внешностью, но выделявшийся своим впечатляющим носом.
Прежде чем Бенедикт успел хоть что-то сказать, Аппертон вскочил и направился к элегантно изогнутой лестнице. Бенедикт застонал. Пусть Аппертон выпил не так много, чтобы опьянеть, но все же он влил в себя достаточно бренди, чтобы утратить осторожность и быть опасным.
Бенедикт с трудом встал, пол под ногами сотрясался, он словно плыл по Английскому каналу на уходящем от преследования корабле. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за спинку кресла.
Он выпил больше, чем планировал, и теперь проход к дверям через лабиринт столов и кресел превратился в нечеловеческий подвиг.
И это если не говорить о лестнице, ведущей на нижний этаж.
— Куда это ты собрался, Ревелсток?
Слишком поздно. Аппертон уже вернулся и теперь смотрел на него с коварным блеском в глазах. Рядом стоял Ладлоу со своим спутником.
Впервые точно такой же блеск Бенедикт увидел в глазах друга, когда они еще учились на первом курсе в Итоне. Заработав в результате порку, Бенедикт решил всячески избегать этого блеска и держаться от него подальше, но ему редко удавалось следовать собственным решениям.
— Не обращайте внимания на Ревелстока, — продолжал между тем Аппертон, подталкивая Ладлоу к креслу. — Он получил дурные известия, и его нужно развеселить.
— Я знаю, чем его подбодрить. — Спутник Ладлоу вытащил из сюртука колоду карт и начал эффектно перемешивать их, чем нисколько не избавил Бенедикта от беспокойства. Человек со столь ловкими пальцами способен подтасовать карты так, что никто и не заметит. — Во что предпочитаете играть? Пикет? Двадцать одно?
Бенедикт выпил недостаточно, чтобы соблазниться. Он поднял свой бокал.
— Спасибо, но у меня есть все, что нужно.
Ладлоу смерил взглядом бутылку и ухмыльнулся.
— Может, отпразднуете вместе со мной?
Бенедикт плюхнулся обратно в кресло. Он разрывался между двумя желаниями: допить остатки бренди в надежде на забытье или разбить бутылку о череп Ладлоу. В любом случае превосходный бренди будет растрачен впустую, но он был слишком пьян, чтобы волноваться по этому поводу.
— О? — Аппертон вскинул брови. — И что мы сегодня празднуем?
Ладлоу улыбнулся еще шире. Схватив бокал Бенедикта, он плеснул туда добрую порцию и поднял его.
— Тост, друзья мои!
Аппертон чокнулся с Ладлоу бокалами.
— Ваше здоровье! Так за что пьем?
— За успешное ухаживание.
Бенедикт в ужасе смотрел, как Ладлоу выпивает содержимое из его бокала. Сам он больше не мог сделать ни глотка. Кроме того, выпитое ранее угрожало извергнуться наружу.
— А. — Аппертон сделал глоток. — Умоляю, назовите имя этой счастливицы!
— Нет. — Ладлоу поставил бокал и погрозил Аппертону пальцем. Судя по всему, он тоже успел выпить больше, чем следовало. — Нет-нет-нет. Если вы еще не знаете, я вам не скажу.
— Тогда, может быть, сразу к делу — она приняла ваши ухаживания?
— Аппертон! — прорычал Бенедикт. Он в самом деле не хотел слушать все это. — Думаю, мне лучше уйти.
Но друг пригвоздил его к месту взглядом, не сулившим ничего хорошего, и хлопнул по руке.
Ладлоу опрокинул в рот еще порцию бренди.
— Нет, еще не приняла, но это лишь вопрос времени. Сегодня я получил письмо от лорда-канцлера. Моя петиция удовлетворена.
Аппертон подчеркнуто вежливо поклонился.
— Милорд. Позвольте принести мои соболезнования по поводу кончины вашей холостяцкой жизни. Если в ближайшее время все юные мисс и их мамаши не начнут вас преследовать, я съем свою шдяпу.
— Ха! Судьба ужаснее смерти, — поддакнул дружок Ладлоу.
Кливден (теперь Бенедикт должен называть его так) налил себе бренди и снова выпил.
— Именно поэтому я и предпринимаю поспешные шаги по самоликвидации с брачного рынка. Вскоре я сумею вернуться к мирному существованию, которым наслаждался до того, как все это обрушилось мне на голову.
Бенедикт стиснул бутылку, пальцы сжали стекло так, словно он представлял себе, как сперва раздавит ее, а потом впечатает кулак в зубы Кливдена, ведь у того их явный избыток.
Бенедикт посмотрел на Аппертона. Судя по его липу, тот искренне наслаждался происходящим. Зачем вообще он притащил сюда Кливдена? Просто чтобы устроить потасовку или имеются реальные причины'? Друг Кливдена, молчаливый и настороженный, продолжал перебирать карты.
Не важно, Бенедикт больше не потерпит всей этой чуши. Он попытался встать.
— Прошу меня извинить, джентльмены.
Аппертон протянул руку и настойчиво надавил ему на плечо.
— Ты же не уйдешь так рано, правда? Здесь как раз становится интересно.
Бенедикт довольно смутно представлял себе, который час, но, безусловно, уже где-то к полуночи.
— Я исчерпал весь свой интерес. Еще немного, и я за себя не отвечаю.
— Сделай мне одолжение, ладно? — Аппертон снова повернулся к своей жертве. — Вижу, вы не позволите такому пустяку, как женитьба, менять что-либо в своей жизни.
— А с какой стати? — вопросил безымянный друг.
Кливден расхохотался.
— Я что-то не замечал, чтобы это хоть как-то меняло жизнь большинства джентльменов общества. Дело-то пустяковое — ложиться в постель с женой до тех пор, пока она не подарит тебе наследника и еще одного ребенка на всякий случай, но потом? — Он осушил свой бокал и встал. — Я твердо намерен наслаждаться жизнью так, как раньше.
Когда Кливден с приятелем ушли, естественно в поисках очередного простака, Аппертон усмехнулся.
— Вот это, я понимаю, дружба. Слухи утверждают, что Кливден распутничает с нареченной своего приятеля на регулярной основе.
— Что?
— Китон. Кливден познал невесту этого парня в библейском смысле слова.
Бенедикт гневно посмотрел на друга.
— Зачем ты заставил меня выслушивать весь этот бред? Еще чуть-чуть, и я бы этому идиоту башку оторвал!
Аппертон ухмыльнулся.
— Просто надежнее укрепляю свое пари.
Глава 10
— То, что я слышала, — правда? — Прищурив вечно слезящиеся глаза, леди Апперли внимательно рассматривала Джулию в лорнет.
Да будь оно все проклято. Ее поймали в коридоре, ведущем в дамскую комнату. Надо же было наступить на подол! Теперь срочно требовалось его зашить, а это шифоновое платье подшивалось так часто, что запасного материала практически не осталось.
