Но отцу своему Полит нервно сказал:
— Битва уже склонялась в нашу сторону, когда появилась Троянская конница. Антифон рано или поздно победил бы, отец, хотя с куда большими потерями.
Приам сплюнул себе под ноги.
— Тьфу! Антифон — толстый дурак. И ты тоже идиот. Ты ничего не знаешь о войне. Ты должен был быть там, внизу, сражаться, а не наблюдать отсюда, со стороны, из безопасного места.
Полит покраснел.
— Я не воин, отец. Ты назначил меня своим советником, чтобы присматривать за твоими сокровищами. Я по-своему служу городу…
Приам злобно повернулся к нему.
— И как там сокровища, Полит? Ты хорошо за ними присматриваешь? Они сыплются через край?
Уязвленный этими словами, Полит гневно проговорил:
— Ты очень хорошо знаешь, отец, что мы должны платить за эту войну. Твоим наемникам, которые сражаются там, надо платить, а если они решат, что мы проигрываем, они потребуют еще больше. Нам нужен металл, чтобы делать бронзовые доспехи и оружие, но нам приходится забираться все дальше и дальше в поисках этого металла, и наше отчаянное положение повышает цену на него. Теперь нам позарез необходимо олово, и «Ксантос» — наша единственная надежда.
Как ни странно, это, казалось, подбодрило царя.
— Да, «Ксантос», — сказал он с удовольствием. — Я верю, что Эней скоро будет здесь, не то он пропустит всю драку. Я предвкушаю, как увижу корабли Агамемнона в огне.
Полидорос снова посмотрел на лежащее внизу поле боя. Враги отступали к земляному валу, который возвели, чтобы защитить проход. Некоторые, похоже, бежали очертя голову, другие отступали в полном боевом порядке.
«Микенцы, — подумал Полидорос, — или Ахилл и его мирмидонцы, его отборный отряд. Они не повернутся спиной к врагу».
Внезапно он на мгновение почувствовал родство с этими дисциплинированными воинами, хотя они и были его врагами. Полидорос вспомнил, как микенский герой Аргуриос защищал лестницу, могучий и храбрый, и умер вместе со своей возлюбленной Лаодикой, после того как ради нее спас Трою.
Полидорос заботливо хранил в памяти этот день как лучший день своей еще недолгой жизни.
— Господин, может быть, мы должны вернуться во дворец, — предложил он. — Скоро стемнеет, и бой закончится. Даже мои молодые глаза не могут разглядеть в угасающем свете того, что происходит так далеко.
Царь фыркнул.
— Тогда я должен найти себе помощника, у которого зрение получше, — ответил он, но разрешил проводить себя к лестнице.
Пока они осторожно спускались по ступенькам в темноте башни, Полидорос слышал, как царь повторяет, словно бы про себя:
— Мой Гектор вернулся, и крысы выбегут из своих нор.
Два дня армии Агамемнона почти не двигались. Их отогнали от заново укрепленного вала, который защищал обращенную к берегу часть теснины, и у западных войск, похоже, не хватало отваги для нового наступления.
Троянцы, которые несколько дней подряд посылали в битву всех воинов, способных стоять, воспользовались драгоценной передышкой, чтобы почтить своих мертвых, позаботиться о раненых и выспаться.
Гектор был неутомим, он разрабатывал с военачальниками планы защиты, посещал Дом змей и помещения лечебницы, чтобы подбодрить раненых и умирающих, и ходил по полю битвы, где троянская армия расположилась в ожидании следующей атаки Агамемнона.
Когда на третий день он и Гектор встретились на равнине Скамандера, Каллиадес увидел, что лицо царевича посерело от усталости.
— Тебе нужно отдохнуть, Гектор, — сказал старый военачальник Лукан, словно прочитав мысли Каллиадеса. — В грядущих битвах Трое понадобится вся твоя сила.
Гектор ничего не ответил, и Лукан продолжал:
— И мы находимся слишком близко к расположению врага. Хорошо нацеленная стрела может найти тебя, и тогда конец всем нашим надеждам.
Гектор и Лукан, вместе с Баноклом и Каллиадесом, стояли всего в сотне шагов от вражеского земляного вала, теперь ощетинившегося заостренными кольями, чтобы остановить возможную атаку всадников. Массивный вал образовывал полукруг, защищавший устье узкого прохода. На утесах над проходом и на белых стенах Радости царя троянцы могли разглядеть блеск доспехов вражеских воинов: враги наблюдали и выжидали.
— Ты что, его мать? — раздраженно спросил Банокл Лукана.
Он не скрывал, что ему не нравится старый военачальник, и Каллиадес думал, что чувство это взаимно.
Лукан слегка улыбнулся, но глаза его остались холодными.
— Если бы ты встречался с царицей Гекубой, микенец, ты бы не задавал таких глупых вопросов.
Гектор смотрел вверх, на утесы, и, казалось, ничего не слышал. Потом сдержанно проговорил:
— Я не погибну от стрелы, полководец.
— Неужели предсказатель Приама предрек, как именно ты умрешь? — недоверчиво спросил Лукан.
Гектор стряхнул с себя задумчивость и хлопнул его по плечу.
— Нет, старый друг, но Агамемнон позаботится о том, чтобы лучник, который меня убьет, умер медленной и мучительной смертью. У Агамемнона другие планы. Он хочет видеть, как я буду опозорен и унижен перед всеми — или Ахиллом, или другим его чемпионом.
— Аякс Сокрушитель Черепов здесь. Я видел его в гуще битвы, — сказал Банокл с надеждой.
Каллиадес кивнул.
— Я тоже его видел. Он убил двух наших людей одним взмахом своего огромного широкого меча.
— И он все еще носит старый башенный щит.
Лицо Банокла, в эти дни неизменно мрачное, осветилось при воспоминании об этом.
— Ни у кого другого не хватило бы силы носить целый день такую большую тяжелую штуку. Аякс всегда был силен, как бык. И я думаю, он до сих пор такой.
Гектор внезапно запрокинул голову и засмеялся, и многие отдыхавшие неподалеку воины заулыбались — таким заразительным был этот смех.
— Я уверен, что у Агамемнона много отличных бойцов, чтобы послать их против меня, Банокл. Я слыхал об Аяксе. Он могучий воин.
Подумав об Аяксе, Каллиадес вспомнил молодого воина, который спас ему жизнь, и спросил:
— Кто-нибудь знает, как зовут молодого троянца, который тоже носит башенный щит?
Гектор без промедления ответил:
— Борос. Он и его брат с Родоса, хотя мать их была троянкой. Его брат, Эхос, погиб, как мне сказали. Оба они — скамандерийцы.
В его тоне не слышалось упрека, и все же Каллиадес почувствовал себя дураком. Он был помощником командира скамандерийцев, но знал не всех воинов своего отряда. Гектор же мог приветствовать по имени каждого человека, сражающегося за Трою, и знал имена их отцов. Только наемники из Фригии, Зелии и хеттских земель были ему незнакомы.
