Книга Яростный Клинок, страница 10. Автор книги Дэвид Геммел

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Яростный Клинок»

Cтраница 10

— Да, конечно. Спасибо, Бануин, — широко улыбнулся Конн.

— Нет, тебе спасибо — за доверие. Только позволь предупредить тебя: никогда не доверяй людям настолько. У каждого человека есть своя цена, и клянусь душой, я был очень близок, чтобы узнать себе цену.


Бануин Иноземец провел караван из шестнадцати лошадей по узкой тропе к парому. Неглубокая рана на плече все еще сочилась кровью, даже через пропитанную вином и медом повязку, и все же у него было хорошее настроение. На горизонте виднелись острые пики Друагских гор, стоящих на страже земель риганте. Почти дома. Он улыбнулся. Его первой родиной был Каменный город, раскинувшийся на пяти холмах в Тургони, за восемнадцать сотен миль отсюда. Почти всю свою жизнь он считал, что там живет его сердце. Теперь все изменилось. Душа его навек привязалась к Друагским горам. Он любил их так сильно, что даже сам удивлялся. Бануин провел шестнадцать лет среди племен кельтонов: риганте, норвинов, гатов, остров, паннонов и кердинов. И многих других. Он восхищался ими и простотой их жизни. Стоило ему задуматься о своем народе, как мороз пробегал по коже. Бануин знал: однажды они придут сюда со своими армиями и каменными дорогами, победят этих людей и навсегда изменят их жизнь. Так же как они поступили с племенами, живущими за морем.

Иноземец думал о Коннаваре одновременно с любовью и печалью. С тех пор как мальчик прибежал к нему с кинжалом сидов, прошло пять лет. Конн становился мужчиной, уверенным в том, что он — часть народа, который пребудет вечно. Сколько же ему, пятнадцать, шестнадцать?

За морем Бануин видел завершение великого сражения, когда тысячи тел молодых кельтонов — таких, как Коннавар и Руатайн, — сбрасывали в огромные ямы. Многие были захвачены в плен и проданы в рабство, а их вождей прибили за руки и за ноги к жертвенным столбам, чтобы они медленно умирали у обочин дороги, глядя, как их народ уходит в небытие.

Бануина спросили, не хочет ли он принять участие в организации торговли рабами, и он отказался, хотя на этом мог хорошо заработать.

«Как долго они еще не придут сюда, — думал он, — лет пять, десять? Не больше».

Спустившись с холма, Бануин подвел лошадей к переправе и спешился. На столбе висел старый медный щит, а возле него лежал деревянный молоток. Бануин дважды ударил в щит, и звук поплыл над водой. Из хижины на другом берегу вышли два человека, и первый из них приветствовал торговца. Бануин помахал в ответ.

Паром медленно переплыл реку. Причалив, старый Каласайн открыл воротца, перекинув их как трап на причал, затем, проворно спрыгнув на берег, одарил приезжего беззубой улыбкой.

— Все еще жив, Иноземец? Должно быть, ты родился под счастливой звездой.

— Боги милосердны к праведникам, — ответил Бануин, тоже улыбаясь.

Сын Каласайна, Сенекаль, низкий, коренастый человек, также сошел на берег, подошел к лошадям и развязал веревку. Паром был невелик, за раз он мог перевезти только восемь лошадок. Бануин завел на паром первую партию животных, закрыл за собой дверцу и помог Каласайну тянуть веревку. Он не оборачивался, поскольку знал, что Сенекаль обязательно стащит что-нибудь из тюков. Потом Каласайн найдет это и как всегда при следующей встрече возвратит хозяину с извинениями.

Когда они причалили к северному берегу, жена Каласайна, Санепта, принесла чашу с травяным отваром с медом. Бануин поблагодарил ее. В молодости она, наверное, была красивой женщиной, но годы и тяжелая жизнь лишили ее былой привлекательности.

Через час, когда все лошади были на северном берегу, Бануин с Каласайном сели на причале, прихлебывая отвар и любуясь сверкающими на воде лучами солнца.

— Неприятности в дороге? — спросил паромщик, указывая на рану.

— Не без того, зато это скрасило монотонность пути. Что произошло за последние восемь месяцев? Были набеги?

Старик пожал плечами.

— Набеги бывают всегда. Молодежи надо проверять свою силу. Умер только один человек. Он схватился с Руатайном. Глупец… А что ты везешь?

— Крашеные ткани, яркие бусы, серебряные и золотые нити. Ткань мгновенно разойдется. Она обработана особой пурпурной краской, которая не линяет. А еще специи и слитки — железные, серебряные и два золотых для Риамфады. Все должно легко продаться.

Каласайн вздохнул и слегка покраснел.

— Я извиняюсь за моего сына. Непременно верну все, что он украл.

— Знаю. Ты не отвечаешь за него, Каласайн. Некоторые просто не могут не воровать.

— Мне постоянно приходится позориться из-за него. — Они посидели несколько минут в согласном молчании. Затем паромщик снова заговорил: — Как дела на юге?

— Среди норвинов на побережье вспыхнула болезнь. Лихорадка и обесцвечивание кожи. Умер каждый шестой.

— Мы слышали. Ты был за морем на этот раз?

— Да. Я ездил на родину.

— Они все еще сражаются?

— Не дома. Их армии двинулись на запад. Они покорили многих соседей.

— Зачем? — удивился Каласайн.

— Создают империю.

— Зачем? — снова спросил паромщик.

— Наверное, чтобы всеми править. Разбогатеть за счет других. Не знаю. Может быть, им просто нравится воевать.

— Тогда они глупцы.

— Руатайн не воссоединился с Мирней? — спросил Бануин, желая сменить тему.

— Нет. С другой стороны, прошло шесть лет, а он так и не отрекся от нее. Странный человек. Совсем стал невеселый, редко улыбается и никогда не смеется. Люди обходят его стороной. Он поспорил с Наннкумалом-кузнецом и ударил его так сильно, что тот проломил загородку спиной. Почему они с женой разошлись? Она что, была ему неверна?

— Не знаю, — пожал плечами Бануин. — Так или иначе, это печально для них обоих. Они мне нравятся, хорошие люди…

— Они риганте, — улыбнулся Каласайн. — Мы все хорошие. Добро пожаловать домой, Иноземец.

Через четыре часа, когда заходящее солнце окрасило вершины гор алым огнем, Бануин поднялся на последний холм и увидел деревню Три Ручья. На сердце стало легко, стоило увидеть дома и фермы, мостики через ручьи, пасущийся скот. И огромный дуб в центре поселения, называемый Старейшим Древом. Его нижние ветви были увешаны фонариками.

«Дома, — подумал Бануин, наслаждаясь этим словом. — Я дома».


Коннавар любил лазить по деревьям и теперь, сидя на верхних ветвях Старейшего Древа, пытался разобраться в том, что было недоступно его пятнадцатилетнему разуму. Он любил Руатайна и мать, и его очень огорчало, что родители по-прежнему живут порознь. Мирия оскорбила Большого Человека, несправедливо обвинив его в подлости. Она знала, что не права, однако гордость не позволяла ей извиниться. Конн был уверен, что мать понимает свою ошибку, но не сделает ничего, чтобы примириться с мужем. Это казалось юноше очень глупым. Иногда по ночам он слышал, как Мирия тихо плачет, стараясь заглушить звук рыданий мягкой вышитой подушкой на кровати, сделанной Руатайном. Коннавар ее не понимал. Всю жизнь она была холодна с мужем, а теперь горевала, будто у нее умер ребенок. И все же, несмотря на свои страдания, не могла заставить себя признаться, что была не права.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация