Решетка радиатора проскакивает мимо бегущего наперерез животного. Рамола прибавляет газа, стараясь избежать столкновения. Зверь бежит так быстро, что не видно ног, кажется, что он катится, словно перекати-поле, гонимое ураганным ветром. Койот пропадает из виду, Рамола с ужасом ждет тошнотворного толчка, с которым колеса переедут через животное.
Раздается громкий, резкий треск, койот врезается в бок фургона за дверью Натали. Она кричит: «Твою ж мать!» — и отшатывается от окна, но тут же прижимает лицо к стеклу, бормоча неразборчивые замечания и комментарии.
Рамола не сбрасывает скорость, не останавливается — лишь переводит машину обратно на правильную полосу.
Натали, глядя в окно, говорит: «Я его не вижу. Насмерть?»
Рамола смотрит в зеркала заднего вида. Отраженный большим прямоугольным зеркалом со стороны пассажира койот, напоминающий шевелящийся ком шерсти с мелькающими лапами, вскакивает на ноги, часто открывает и закрывает пасть, однако его криков, если они есть, в машине не слышно. Фигура койота в зеркале с пройденным расстоянием постепенно уменьшается, зверь все еще преследует машину «Скорой помощи», ковыляя вдоль желтой разделительной линии.
— Поднялся и тащится за нами, — сообщает Рамола.
— Господи. Если я окончательно съеду с катушек от бешенства, не позволяй мне кидаться на машины «Скорой помощи».
— Я бы не рекомендовала такой образ действий.
Натали отворачивается от окна, поднимает телефон, смотрит на него и снова опускает, точно убедившись, что он еще с ней.
Прекрасно понимая, что больное, раненое животное не угонится за ними на скорости сорок пять миль в час, Рамола все-таки заглядывает по очереди во все зеркала заднего вида, высматривая всклокоченную фигуру. Совершив обзор в четвертый раз, она решает повторить процесс еще разок.
— Ты что-то увидела сзади? — интересуется Натали.
— Хочу убедиться, что мы от него отделались.
— Сама удивляюсь своей просьбе, но, может, не стоит ехать так быстро. Впереди извилистая дорога. Койот Куджо
[14] нас не догонит.
— Извини.
Как назло, фургон излишне быстро проносится через седловину, отчего у Рамолы, как на американских горках, екает сердце. Она сбрасывает скорость до тридцати миль в час. Бей-роуд сужается и петляет подобно всем дорогам Новой Англии, проложенным еще до появления твердого покрытия и городского планирования. Окружающий лес густеет, жилые дома попадаются все реже. Справа на расстоянии меньше мили пролегает северо-восточная граница обширного национального парка Бордерленд. Вдоль обеих обочин тянутся разукрашенные мхами и лишайниками каменные стены бутовой кладки, чтобы без видимой причины отвернуть в сторону и исчезнуть в лесу. Эти стены — наследие семнадцатого века. Крестьяне расчистили невероятно каменистую почву и сложили из камней более ста тысяч миль стен по всей Новой Англии.
Натали болтает о койоте Куджо, которому следовало бы умерить амбиции и нападать на малолитражки или мотоциклистов, оставив атаки на машины «Скорой помощи» на долю бешеных носорогов и цирковых слонов. Милях в тридцати западнее, в Саутвике, действительно есть зоопарк со слонами. Натали искренне надеется, что чертовы твари сидят под замком.
Они проезжают мимо лежащего на встречной полосе раздавленного трупа енота. Енот лежит на спине, задрав окаменевшие черные лапы, живот и грудь — кровавая лепешка. Впереди на обочине лежит еще одно животное без видимых повреждений, похоже, мертвый опоссум. С места Рамолы невозможно разглядеть, стал ли опоссум жертвой происшествия, нападения другого зверя или скончался от вируса.
Натали вздыхает, словно ей надоело собственное бурчание, хватает телефон, нажимает кнопки и говорит: «Привет, соскучилась? А-а… к черту!» Нажав опять несколько кнопок, она шлепает телефоном о колени: «Паршиво! Как паршиво, блин!» После небольшого перерыва спрашивает:
— Вопрос совершенно от балды, но ты знаешь, какой фильм я терпеть не могла, тогда как все его хвалили?
— Нет.
— «Городское дитя». Нет, погоди… «Дитя человеческое». Вечно я путаю названия. О том, как во всем мире наступила жопа, потому что повсюду перестали рождаться дети, но тут Клайв Оуэн находит забеременевшую женщину, бла-бла-бла. То есть фильм, конечно, сделан неплохо, но использовать женщин в качестве инкубатора для восстановления населения и спасения мира — бред собачий. Ты согласна?
В надежде выжать из Натали улыбку или, что еще лучше, сменить тему Рамола говорит:
— Клайв Оуэн мне нравится. Он чудесно сыграл в «Госфорд-парк».
Натали пропускает реплику мимо ушей.
— Полу фильм, разумеется, понравился, он то и дело присылал мне кадры и гифки из этой картины. Считал, что это комично. Что, в принципе, правда. Когда мы решили попробовать завести ребенка, я заявила Полу, что не потерплю, чтобы со мной происходила такая же фигня, как в «Дитя человеческом». Потребовала, чтобы он дал обещание: если мир начнет разваливаться больше, чем уже развалился, я буду для него важнее ребенка. Выжить должна я. Если встанет вопрос, кого спасать, то в первую очередь спасать надо меня. Он подумал, что я шучу. То есть я, конечно, шутила, но не только.
— Полагаю, вы оба пообещали, что ваши отношения всегда будут так же важны, как…
— Ха-ха! Нет, наоборот. Я заставила Пола поклясться на мизинце, что всегда будет ставить меня выше всех и спасать первой. Он был не в восторге, но согласился… — Голос Натали ломается, подступают слезы, однако она не сдается.
Рамола смотрит прямо перед собой. Извилистая дорога становится еще уже, со всех сторон подступает лес.
— Пол тоже хотел взять с меня клятву, что я спасу его. — Натали кашляет, булькающие звуки переходят в усталый, печальный смех. — Я уперлась. Опустила его на землю. Сказала: ничего не поделаешь — как только я стану мамой, ребенок всегда будет для меня важнее всего на свете, разве не все так говорят? О-о, как он обиделся! Пытался отменить клятву на мизинце, только ее нельзя забирать обратно. Таковы правила. Обратно ничего не вернешь. — Натали берет паузу. Пауза длится три глубоких вдоха и выдоха. — И вот, докатилась, сама превратилась в долбаный инкубатор.
— Нет, Натали…
— Сегодня мы с Полом пытались спасти друг друга. Оба пытались. Не побоялись схватки. Правда. Но проиграли.
— Хватит! Кончай! Я даже представить не могу, что ты пережила, и знаю, что ты страдаешь и напугана…
— Нет, замолчи. Ничего не говори.
Рамола не может молчать, даже в глубине души зная, что говорит неправду.
— …но ты будешь жить, и твой ребенок тоже. Мы доедем до клиники через десять минут, тебе помогут, о тебе позаботятся.
— Ух ты! Не верю своим ушам — ты на меня накричала.
— Ну, извини, ты сама напросилась.
