— Дай те Бог, боярыня, — Аринка поклонилась. — Посплю и Машу сыщу.
— Вот и иди, — Ксения поднялась со скамьи, пригладила рыжую Аринкину макушку, а потом и вовсе в лоб поцеловала. — А и хорошо, что ты с нами. Светлая. Иди, нето.
Аринка и побрела. Спать-то ночью и вовсе не спала. Какой сон, когда счастье плещет, через край льет? Еще и думки небезгрешные… Андрей вчера так целовал, что и мысли вон. Ох, скорее бы вечер! Увидеть его опять, обнять и прижать крепко. Да хоть и его стать, чего уж… Все равно ведь не отпустит.
От тех мыслей Аринку жаром опалило, глаза засияли. Такой и увидели ее братья Медведевы.
Дёмка с Фаддеем сидели под хоромцами, от зноя летнего хоронились, глядели на Аринку, что шла по двору, будто плыла. Красивая, аж зенки выпрыгивают.
— Фадь, а Фадь, ты глаза-то свои не лупи на кого не надь. Я уж говорил тебе. Забыл, нето? — Дёмка на брата удивлялся.
Ить недобрый он какой-то, далёкий, а как рыжую видит — мерцает аж. Будто пламенем его обдает.
— Твоя какая забота? Хочу и смотрю. Для друга стараешься, для сармата своего козлячьего? Ну давай…Чёж там.
— С чего взял? Аринку-то ты обижал, сам видел. Или не помнишь уже?
— Так и я кой-что видел о прошлой ночи-то. Додумались девку в парнячьи портки рядить, — Фаддей хмыкнул ехидно.
— А видел так примолкни. Не твоего ума дела. Аринку тронешь — не спущу. Ежели меня не послухаешь — сдам с потрохами Шумскому и не погляжу, что брат ты мне единоутробный.
— Иди, жалуйся. Думаешь, испугаюсь морды его резаной? — Фадя-то хорохорился больше. Так-то Шумского все боялись, а он особо. Потому и не любил.
— Вот ему напрямки и скажешь, мол, не боюсь тебя, сармат такой-сякой, и жди.
— Чего ждать-то? — Фадя брови вознес.
— Жди когда он тебе кишки по одной вытащит из пуза и жрать их заставит. Я помогу по-братски, прожую с тобой парочку.
Братья переглянулись, подумали и засмеялись. Дёмка просто потому, что смешно, а Фадя потому, что расплата уж близка. Будет Шумской сам себе кишки грызть, когда у него Аринку-то увезут из-под носа.
Аришка не слыхала той перебранки, шла, словно в тумане. Протопала мимо девичьей, куда ее боярыня-то отправила, и чудным макаром оказалась возле малого торга.
— Аринка, туточки я! — неурядно закричала Машка. — Ух, жара сегодня. Айда купаться на бабий ключ? Там девок-то сегодня полным-полно.
— Айда. — И пошли ведь, охламонки.
На бережку рассупонились, в воду чистую, светлую вошли и порезвились вволю! И то верно! Чего ж себя не удоволить, а? А потом косы чесали-сушили. Пока Машка трещала с Маврой-кожевничихой, Аринка уснула. А ведь думала, не сможет. Ить такие мысли в голове крутились, в такие омуты тянуло.
Девки-то растолкали, но опосля. Дали поспать-понежиться на травке. И на том спасибочко! Шли гуртом до дворов — смеялись, прибаутничали. Ребятки видели девчаток, свистали и заманивали. Ох и шуму, ох и весело!
Арина дома уж совсем проснулась, особливо когда приметила — солнышко клониться. И тут ее почитай лихоманка пробрала. И трясет, и радует и понукает. Сидеть невтерпеж, ждать сил нет. Так бы подхватилась и понеслась к реке, к Воловьей-то горушке.
Вечеряли с дедом молчком. Михаил Афанасьевич весь в думах был, на Аринку поглядывал, будто прикидывал чего. А Аринке ни до деда — лететь бы к Андрею, а там хоть трава не расти!
Холопья семья дневные дела поделала, Аришке отчет дала, а теперь спать расположилась. Неждан все бубнил в подклети своей, а Уля отругивалась, мол, спать мешаешь. Потом и они угомонились. Аринка тихонько и прошмыгнула на двор, а оттуда по дороге да к реке. Когда дома-то прошла чинно, когда никто уж не видел — понеслась, что ветер! Коса полощется за спиной, ноги резво несут, щеки горят, а из груди крик радостный рвется. Дурная, как есть дурная!
Влетела в рощицу, огляделась, а нет никого. Чуть не заплакала — не дождался? Или не пришел? Долго-то печалиться не случилось. Руки горячие обняли, прижали к крепкому телу спиной, губы нежные по шее прошлись-пробежались шелковой лаской.
— Поймал, птичку, — голос Шумского приласкал не хуже поцелуя. Глубокий, нежный, но горячий, аки печь в зиму.
— Долго ли ловил, Андрей? Ведь сама в руки кинулась. — И еще один горячий поцелуй, теперь уж под ушко, сладкий такой, что не передать. — Отпусти, посмотреть на тебя хочу.
Он и повернул ее к себе мордашкой, но из рук крепких, все одно, не выпустил.
— Никак скучала?
Арина поняла токмо одно — он сам скучал, едва ли не сильнее. Вон глазами как высверкивает, грызет сердечко девичье, любовью точит. Красивый… Смуглый лик нежностью подернут, волосы густые, плечи широкие. Рубаха богатая на ней кафтан наброшен. И что ж ответить, а? Вздохнула и призналась.
— Скучала. О тебе все мысли, Андрей. Хожу, как в тумане.
Другой бы возгордился, приосанился, а он…
— То и дорого, золотая. Я будто знаю, что думаешь обо мне. С того и жив, пожалуй. Спасибо, Арина, — голову склонил и поцеловал, она ответила и обняла за шею.
Кафтан боярский в траву упал, за ним очелье девичье… И завертел, затянул омут любвный — не вырваться. Поцелуи шелковые крепче кандалов держали, руки горячие, смелые — плен сладкий. Тут любая бы разум обронила, а Арина и подавно — ведь любила сильно и его ответ получала, как подарок.
Трава-то мягкая и приняла их на себя, ласково коснулась, будто рада была. И Арина счастлива стала… Стыда не чуяла — какой стыд, если любовь искрами сыпет?
Андрей спустил уж рубаху с белых плеч, покрыл поцелуями грудь нежную, девичью, а Арина, бесстыдница, те ласки принимала радостно, стонов не сдерживала, будто умоляла продолжать. Андрей себя держать не смог, да и надо ли было? Накинулся, жадностью любовной опалил Аришку, руки не дал поднять, сам ласкал — сладко и горячо.
Шептал что-то на ухо, да она уж и не разумела. Только голос его слышала, и он взвивал в ней и омут, и страсть, и сладость. Одно запомнила.
— Ариша, золотая, мог бы, на себя боль твою принял. Прости меня.
Болью ожгло, крик-то вырвался последний девичий, но Андрей унял поцелуями, руками нежными, шепотом жарким. А там уж не до боли… Сладкой волной окатило, смыло все, что вокруг существовало, остался только Он, любимый, единственный…
Сплетались тела в высокой траве, омывались светом лунным, любовным. Только стоны, да жаркий шопот. Звук поцелуев и песня Аришки, что вырвалась из груди в самый-пресамый лучший миг.
Андрей дышал жарко, ткнулся носом в ее шею. Сжал так, что едва не сломал! Аринка обвила его руками, ногами. Если бы могла, то и прилипла бы насмерть…токмо не знала как.
Через долгое время решила заговорить:
— И ведь не пожалел меня, боярин. Знал же, что против слова не молвлю. Сил не найду.
