Подцепив пластинку мяса, я принялся жевать обед, не забыв добавить пару стеблей «трупной» травы. Мои глаза неотрывно глядели в место, где вчера ночью я дважды видел вспышки света.
Дважды.
И я не мог ошибиться.
Свет исходил от тулова приземистого широкого холма, что расположен примерно в паре километров от моей текущей позиции и километрах в шести от Бункера, что прямо за моей спиной. Да… четыре километра. Примерно на такое расстояние ушел блудный молодой охотник.
И я уверен — во время охот так далеко никто не уходил.
Попросту нет смысла — медведи встречаются повсюду. И, как предельно четко пояснено в бородатом анекдоте — чем дальше от дома медведя убьешь, тем дольше тащить неподъемную тушу. Поэтому большая часть охот происходит в пределах километра от входа в Бункер. Там и я собирался поохотиться — если сумею преодолеть долгий по здешним меркам путь до Бункера.
Дожевав мясо, катая во рту сладкую травинку, я позволил себе полежать еще около часа, чувствуя, как по телу разливается блаженное тепло сытости. Но перейти теплу в сонливость — а она в этих холодах постоянно рядом — не позволил. Привстав, начал собираться. Первым делом резанул еще чуток мяса, убрал в поясной узелок. Привязал веревку к шее помершей старушки. Нехорошо как-то, конечно, но за ноги никак — так уж она застыла в посмертии враскоряку, что тащить только головой вперед можно. Покрутившись в норе, убедился, что ничего не забыл. С хрустом и звоном ломая ледяную корочку, чуть расширил обзорную щель и огляделся. Увидев веретенообразную стаю снежных червей, облегченно вздохнул — эти малыши довольно чуткие. И раз так привольно крутятся в снежной поземке, значит, есть шансы, что рядом нет медведей гигантов.
Вчера я видел одного такого…
И вес в нем шел на центнеры, а не десятки килограмм.
Бросив последний взгляд на далекий приземистый холм, я убедился, что надежно запомнил его очертания. Тут постоянно темно. Проблески случаются редко. Но если не собьюсь с пути — то уже очень скоро я наведаюсь к этому холму.
Свет в холме…
Что за свет?
Что-то рукотворное. Дважды мигнул и угас. Первый раз мерцание длилось чуть дольше. Второй раз мигнуло быстро — будто дверью хлопнули. И снова серость и чернота снежной глыбищи под равнодушным стылом небом затянутым тучами и туманом…
Выбравшись из норы, повернувшись к холму спиной, а к гигантскому зареву колоссального Столпа лицом, я начал спускаться, таща за собой промерзший труп. Вот не поймешь — Охотник я теперь или все тот же Гниловоз. Ведь через раз притаскиваю в Бункер то еще теплые туши медвежьи, то трупы стылые…
Успешно спустившись, поправил лямки рюкзаки, убедился, что острога торчит в небо и снова налег на веревку. Тело слушалось меня идеально. Оно будто поняло — шутки шить тут нельзя. Каждый сустав, каждая мышца — все работало идеально. Единственное неприятное ощущение — от кожи. От всех моих кожных поверхностей, что за прошедшие дни стали запредельно сальными и не раз пропотевшими. Лицо и руки по запястье я оттирал снегом, а вот раздеться и принять снежную ванну не рискнул. Побоялся застудиться.
Глянув на безразлично смотрящую в небо мертвую старуху волочившуюся за мной по снегу, я повинился:
— Ты извини, бабка. Тревожить не хотел. Но вот твой комбинезон и обувка очень уж хороши…
Теплые вещи — радость для любого старика. Говорят, в старости постоянно зябнешь. Постоянно ломит в суставах. И любая теплая вещь поможет защитить ослабшее тело от проклятого трясучего озноба.
Через пятьсот метров пути заметил идеального по размерам мишку — идеального для охоты. Но слишком далеко от Бункера и тащить за собой очередной мясной якорь нет ни малейшего желания. Свернув, я начал удаляться от хищника, не забывая находиться чуть выше него, чтобы не терять из виду. Не забывал я и в небо поглядывать — хотя понимал, что шанс загодя заметить падающего мне на голову летающего червя ничтожно мал. А вот приближения светящегося старика я не боялся — этого увидишь за километр.
Если только он не умеет «тушить» свои внутренние лампы…
Очередной медведь, чуть крупнее нужного и, следовательно, опасней, встретился через полтора километра. Прикинув количество оставшихся метров, я сбросил с плеча веревку и взялся за острогу. Ладно… сделаю.
Именно сделаю, а не попробую сделать.
Любое сомнение здесь гибельно.
В несколько быстрых легких шагов, я оказался рядом с ни о чем не подозревающим молодым медведем, коротко замахнулся и нанес сильный резкий удар.
Удар, что я повторял раз за разом последние два дня перед сном. Несколько таких ударов я вбивал и вбивал себе в подкорку нескончаемыми повторениями. А еще падал, перекатывался в снегу, подхватывался на ноги, снова падал. И при каждом падении и каждом подъеме на ноги, при каждом ударе, я повторял одну и ту же мантру, дрессируя разум — «Тут мой дом!».
Тут мой дом!
Тут мой дом!
Тяжело раненый медведь яростно вскинул тяжелую голову, разинул пасть.
Выдернув рогатину, я перекатом ушел в сторону и выплеснутая хищником едкая кислотная слизь с шипением окатила снег.
Тут мой дом!
Удар! Удар! Перекат!..
— Господи! Угодники святые! — встретившийся за входом в Бункер монах по-бабьи прижал ко рту ладони — Живой! Живой!
— Живой — устало согласился я и протянул монаху веревку привязанную к старушечьему трупу — Позаботьтесь о помершей.
— Живой… — не реагировал монах.
Его оттолкнул в сторону второй служитель церковного культа. Повыше ростом, пошире в плечах, с седоватой лопатообразной бородой. Взявшись за веревку левой рукой, правой осенил сначала себя, а затем и меня крестом:
— С возвращением, Охотник.
— Я вернулся — снова согласился и улыбнулся уже спешащим навстречу жителям Холла.
— Живой! Твою ж мать! Живой! А! А я говорил, что вернется он! Говорил!..
***
За приветливо мигающий огоньками свечей стол я усаживался с широченной улыбкой человека познавшего райское блаженство еще до смерти.
А может это и не преувеличение. Что нужно для полного счастья усталому охотнику вернувшемуся после многодневного отсутствия?
Ответ прост — банька. Правильная умело натопленная банька, неспешное и вдумчивое в ней пребывание, пара хороших веников. Но это в идеале. Я вполне обошелся куском мыла и долгим горячим душем. Мыло ушло без остатка, отмытое до скрипа и пропаренное красное тело казалось невесомым, чистое белье и легкая одежда… да. Я будто в раю побывал.
Еще до принятия душа, стоя голым за полуприкрытой дверью, договорился со старушкой о немедленной стирке своих пропотелых вещичек — белье, рубаха, нижние штаны и прочее, что все эти дни впитывало в себя соль и грязь. Под душем я провел час. А когда вышел — меня ждала сложенная влажная одежда.
