И она бежала, танцуя не столько с теми, кто жаждал убить и осквернить её, сколько с чем-то, что было лишь частью большего механизма – системой внутри системы…
Она понимала истинную сущность героизма – то, как он сводит любое действие к противодействию, просто устраняя неосторожность, свойственную как страху, так и храбрости.
Она понимала природу отцовой силы.
Гвардейцы вопили и извивались, многие прыгали вниз лишь для того, чтобы разбиться об пол атриума, словно связка пылающих листьев. За исключением совсем немногих, все имеющие при себе хоры твари теперь бежали, спасаясь от огня и дракона. Она могла ощутить все точки небытия, рассеянные во чреве Рога, и чувствовала, как некоторые из них угрожающе смещаются вверх или вниз, однако, рано или поздно, всё равно падают, чтобы присоединиться к остальным – уже лежащим недвижно.
А часть её продолжала вести Счёт.
Четырнадцать…
Тринадцать…
Балки застонали под тяжестью враку, который, словно чудовищная змея, заползал с одного яруса на другой. Скутула решил использовать громадную протяжённость своего тела для того, чтобы согнать её к основанию укоса, где он мог бы раздавить её даже вслепую. Неземной металл сотрясался под титаническими ударами…
Она же, обнажённая, не считая своих ожогов и Испепелителя, мчалась, удерживая безупречное равновесие и проникая, словно бесплотное видение, сквозь возносящиеся стены пламени. Снова и снова Скутула являлся из огненной пелены, воздвигаясь над нею с изяществом разворачивающейся стальной пружины, пластины его чешуи, кажущиеся в маслянистых отблесках пламени словно бы лакированными, алели от обуревающего враку гнева.
А она всё так же продолжала крепко сжимать свой зачарованный меч…
Семь…
Шесть…
Исирамулис… Гибельный горн.
И она смеялась, танцуя вблизи яростного клацанья его челюстей, порхая словно бабочка, привязанная тонкой нитью прямо к рылу могучего враку. Она смеялась с неумолимым весельем, и в её голосе – столь звонком, что он, резонируя и отражаясь эхом от металлических стен, проникал во все уголки исполинского перекошенного атриума – слышался смех маленькой девочки, забавляющейся с ужаснейшим драконом, когда-либо жившим на свете.
Скутула Чёрный выл, бушевал и крушил всё вокруг своим громадным змеиным телом.
А Анасуримбор Серва уворачивалась и ускользала от него, подсчитывая погибших и промахнувшихся уршранков.
Один…
Ноль…
– Сейчас! – крикнула она грохочущим колдовским голосом, перекрывшим рёв древнего враку, словно тихое пение арфы.
* * *
Свет.
Холод.
Ужас…
Дыхание.
Судорожный вопль явившегося в мир.
И затерявшегося в лавине уходящих.
* * *
Маловеби взглянул на череду уменьшающихся отражений, проступающих на переднем плане соггомантового плавника, а затем перевёл взгляд на сборище совершающих глотательные и хватательные движения паучьих лиц, виднеющихся позади них.
– Я принёс божественному слово о преходящем, – сказал Анасуримбор. – И вы не так хорошо укрылись, как полагаете.
Обожжённый дунианин размашисто взмахнул рукой. Неожиданно вспыхнул свет, исходящий, казалось, от тысяч точек, разбросанных по пещероподобным сводам и глубинам зала, и являющий взору множество взаимосвязанных таинственных механизмов, настолько причудливых видом и формой, что они показались колдуну Мбимаю чем-то вроде текста, написанного на чужом языке.
– А ты сравнил бы свои храмы из обожжённого кирпича с подобным собором?
– Ковчег – вот наш аргумент, Брат, – молвил невредимый монах. – Станешь ли ты отрицать материальное воплощение Логоса?
Святой Аспект-Император едва взглянул на увитую золотыми ухищрениями бездну.
– А что, если Логос более не движет мною… – сказал он, а его размытое отражение, наконец, повернулось, чтобы рассмотреть шпионов-оборотней, толпящихся по краям Золотого Зала. – Что вы предпримете в подобном случае?
Несметные мириады огней погасли, приглушив сияние неземного золота до едва зримого мерцания – прожилок, поблёскивающих в чернеющей бездне. И впервые взгляд Маловеби зацепился за ещё одну демоническую голову, висящую на анасуримборовом бедре, – за второго декапитанта. И впервые пленённый чародей заметил на этом месте точно такое же размытое пятно, каковое искажало лик самого Анасуримбора – нечто вроде капельки чернил, как-то оказавшейся в лужице разлившейся ртути.
И увиденное заставило замереть его бесплотное сердце…
– Коррекцию, разумеется, – ответил безгубый дунианин.
…Висящий и что-то бормочущий кошмар.
– Тебя переиграли, Анасуримбор, – произнёс его одноглазый брат.
Рога – узловатые и жуткие, вздымающиеся вкось и вкривь, словно нарисованные пьяным или ребёнком картинки.
Четыре рога…
Нет…
– Но вы кое-что забыли, – усмехнувшись, сказал Анасуримбор.
Его отражение согнуло ногу в колене и топнуло по полу обутой в сандалию ступнёй…
Сокрушительный удар, от которого по обсидиановой полировке плит пошли концентрические разломы. Грохот, отразившийся эхом от остова конструкции и вернувшийся обратно с силой, покачнувшей всех присутствующих…
И голос, громыхающий без малейшего признака колдовства.
– Я здесь Господин!
Ужас лягнул его, как взбесившийся мул.
Второй Негоциант завопил в неслышимом покаянии.
Прощая Ликаро вместе со всеми его неисчислимыми пороками и грехами.
* * *
Сам Мир превратился в крутящиеся вокруг неё мельничные механизмы и жернова – колёса всякой души вращались внутри колёс, шурша каждое в свой черёд, но издавая при этом и совместный всепоглощающий скрежет. И Голготтерат в пределах Сущего был наиболее яростно крутящимся механизмом.
Самым непредсказуемым местом.
– Сейчас, Кайютас!
Ещё крича, она почувствовала его – укол небытия, появившийся в двух шагах справа от неё, будто вытащенный из кармана…
Ей не было необходимости слышать щелчок…
Стрела едва задела её кулак, но этого было достаточно – да, более чем достаточно.
Древний Испепелитель не столько выскользнул из её руки, сколько упал вместе с рукою…
Принцесса рухнула на колени, схватившись за культю, оставшуюся на месте правого запястья. Хлынула кровь, растворяя соль, будто снег.
Сотня, подумала она, глядя на то, как гибельной угрозой воздвигается над нею Скутула, ухмыляясь истекающей огнём пастью…
