Невещественной, но отчего-то представляющейся гораздо более реальной, нежели череда мертвенно-бледных Изувеченных, стоящих на своих лестницах, нежели вогнутое и размытое искажение, что было Аураксом, и нежели шевелящиеся лица толпящихся по краям зала шпионов-оборотней…
– Я обрёл мирскую силу, покорив Три Моря, а вы, в свою очередь, подчинив себе Голготтерат. Но если вы видели во всём происходящем лишь способ отменить своё проклятие, оживив древний инхоройский конструкт, я узрел безграничную мощь…
Четырёхрогий Брат явился…
– В то время как вы с головой погрузились в тайны Текне, взяв на себя тяжкий труд восстановления инхоройского наследия, я овладел Даймосом, стремясь разграбить Чертоги Мёртвых.
Расхититель Душ нашёл путь.
– В то время как вы намеревались затворить Мир от Той Стороны, дабы спасти свои души, я жаждал покорить Ад.
Ворвался в амбар Живущих.
– В то время как вы хотели вырвать Ту Сторону из чресел реальности, я вознамерился поработить её.
И собирался разорить его без остатка.
Изувеченные воззрились на вскипающий лик.
– А если мы решим противостоять тебе? – спросил безгубый дунианин.
Зола чернела вокруг бушующего внутри пекла. Четырёхрогое отражение Анасуримбора подняло руку.
В золотом плавнике внезапно возникло отражение Мекеретрига, скребущего горло в тщетной попытке разжать сдавившую его петлю, сверкающую, словно раскалённая нить. Какая-то незримая сила или сущность протащила нелюдя по полированному обсидиану, а затем подняла его, голого и задыхающегося, выставив на обозрение дуниан. Одна из самых могущественных Воль, когда-либо известных этому Миру, пребывая на грани удушения, болталась в воздухе, будучи совершенно беспомощной.
Когда инфернальный образ заговорил, голос его грохотал, как гром отдалённой грозы.
– Вы заманили меня сюда, полагая, что Обратный Огонь прельстит меня так же, как он прельстил вас. Вы решили также, что, если этот план потерпит неудачу, на вашей стороне всё равно окажется численное преимущество, что для пятерых не составит большого труда одолеть одного и вам достаточно будет сбросить с высоты Воздетого Рога моё растерзанное тело, и Великая Ордалия, лишённая своего пророка, развеется по ветру.
Айокли… Отец Ужаса… Князь Ненависти…
– Вы заманили меня сюда, ибо считали, что это место – Золотой Зал – ваше место…
Бог Бивня!
– Даже сейчас вы продолжаете верить, что это я нахожусь там, где властвует ваша Причинность.
Горе! Несчастье! Для всего человечества грядёт Эпоха невыразимых скорбей!
– И отчего же, – произнёс обожжённый дунианин, указывая на безмолвствующую толпу шпионов-оборотней, – мы должны предполагать иное?
Низкий, рычащий смех, ужасающий непосредственностью своего воздействия, воспринимающийся так, словно кто-то щекочет его уши остриём ножа.
– Оттого, что во всём Мире нет другого места, коему довелось бы свидетельствовать большие ужас, мерзость и жестокость – чистую, незамутнённую травму. Ваш Золотой Зал не что иное, как пузырь, висящий прямо над Трансцендентной Ямой. Ад, братья мои. Ад пятнает здесь каждую тень, курится над каждой поверхностью, крадётся по всем распоркам и балкам…
Вновь и вновь скрипели могучие напряжения и силы. Вновь и вновь стонали сопрягающиеся стороны и противоречащие друг другу углы. Скопище отражений, подобно поверхности взбаламученного омута, искажалось движениями глубинных потоков – бурлением невероятной мощи.
– И потому, братья мои, это место – в большей степени, нежели любое другое во всём Мире…
Рука инфернальной фигуры затрепетала. Обезглавленное тело Кетьингиры рухнуло на зеркально-чёрные плиты. Одновременно с падением головы нечестивого сику правые руки шпионов-оборотней оказались прижатыми к полу. Привязанные к их ладоням хоры теперь намертво пригвождали существ к их собственным отражениям в полированном обсидиане.
Голова Анасуримбора превратилась в факел, струями извергающий яростное пламя.
– Как раз моё место.
Маловеби истошно завопил.
* * *
Старый волшебник не мог дышать.
Дитя было не серым, не посиневшим.
Оно было розовым и заходящимся беззвучным криком.
Сын.
Запрокинув голову, он взирал сквозь склизкую мокроту на окружающий ужас.
Его сын.
И сын, невероятным образом, абсолютно здоровый.
Эсменет беззвучно плакала и смеялась, нянча малыша так, чтобы Акхеймион мог его видеть.
Он совершенно оцепенел, словно бы превратившись в пустоту – какую-то дыру, поражённо моргая взирающую на новорождённую душу.
Миниатюрные пальчики хватали воздух, пытаясь нащупать материнскую грудь, – тянущиеся, сжимающиеся.
Но всё, о чём он был способен помыслить – вот ещё одна воссиявшая свеча.
Ещё один зажжённый погребальный костёр.
Стыд заставил его перевести взгляд на Мимару, раскинув колени и тяжело дыша лежащую на земле. Её голова опиралась на вывороченный из стен Голготтерата камень. Её глаза искали его, невзирая на все перенесённые ею страдания. И не было ничего, что, по его ожиданиям, могло бы принести ей облегчение от изнурительных трудов, даже если бы прожитая им жизнь предполагала подобные ожидания. Кровь нечеловеческих тварей покрывала её голову и щёки, а её бесчувственное опухшее лицо принадлежало человеку, находящемуся на грани смерти. Она отбросила прочь костыль и дубину своего гнева, как и упрямство своего безумного рукоположения. Пропал и налёт смирения, лёгший на её чело после всех месяцев утомительного пути. От неё исходила одна лишь покорность – покорность и невинная жажда жить, зримая даже в хрупком сиянии рассвета иной жизни.
Он сразу же понял, что она сказала, хотя и не слышал ни слова из-за диких завываний Орды.
Ещё один.
Он взглянул на Эсменет, желая поделиться с нею этой новой тревогой, но увидел позади неё Тракт…
И первых тощих, прыгающих в смешавшиеся ряды людей, как обезумевшие обезьяны.
* * *
Ужас… дошедший до такого предела, что сделался неотличимым от агонии. Обладай Маловеби телом, он бы сейчас, суча конечностями, забился бы так, словно ему вколотили гвоздь прямо в глотку.
– Вам суждено стать моими ангелами, – скрежетал Бог-сифранг голосом, несущим в себе дыхание бесчисленных проклятых душ.
Шпионы-оборотни изо всех сил пытались сдвинуться с места, сочленения их мерзких лиц пульсировали от напряжения, но руки продолжали, как влитые, лежать на обсидиановых плитах. Отражение инхороя Ауракса выпрыгнуло из ямочки на соггомантовом наплыве, лишь для того чтобы съёжиться позади стоящего на самой дальней из лестниц безгубого дунианина, жалко тщась заслониться своими крыльями от инфернального ужаса. Изувеченные оставались абсолютно неподвижными, неотрывно взирая на кошмарное видение, извергающее прямо перед ними из себя пламя и тьму.
