Он, он один был разбит и разделён на куски самого себя.
Не Саубон, не Кайютас…
Он один оказался достаточно слабым, чтобы быть сильным – в это самое время, на этой проклятой земле, на Поле Ужаса.
Он один видел шранков такими, какие они есть. Бледными. По-собачьи горбящимися. Фарфорово-идеальными…
Приходящими в распутное возбуждение от вида и запаха крови.
* * *
Пройас был практически уверен, что за всю историю Эарвы ни один другой человек не принёс человечеству столько смертей, как Анасуримбор Келлхус. Города разрушались и ровнялись с землёй. Пленники вырезались. Сыны и мужья исчезали в бездонной глотке ночи. Еретики сжигались без счёта. Но каждое злодеяние, каким бы горестным или впечатляющим оно ни представлялось, было лишь шестерёнкой в механизме одного-единственного, но величайшего из всех возможных довода: Мир должен быть спасён…
Являлось частичкой Священной Тысячекратной Мысли.
И посему нынешним утром он стоял перед целым океаном лиц, раскрасневшийся и задыхающийся. Великая Ордалия Анасуримбора Келлхуса предстала пред очами экзальт-генерала, а мощь её струилась сквозь него каким-то первобытным, нутряным осознанием бушующей, вздымающейся и ошеломляющей жизненной силы. И он знал, знал, несмотря на боль, которую причиняло ему это ужасающее постижение, что всё, уже совершённое им, являлось именно тем, что и до́лжно было сделать. И в равной мере он понимал, что святость окончательного итога искупает также и безумие всего того, что ещё предстоит совершить. Он стоял на самой вершине сотворённого им же зла и всё же, ощущая себя погружённым в священный внутренний свет, без тени сомнения знал, что свят!
– Вы чувствуете это, братья мои? Чувствуете, как сердце ваше несётся вскачь, словно необъезженный жеребец?
Мужи Ордалии даже пританцовывали от обуявшего их праведного пыла. Их руки и лица давно почернели от палящего солнца, а сами они стали злобными, низменными и убогими. Поедая шранков, они сами сделались шранками, чудовищами, которых поглощали. И теперь, когда он осознал это, он также понял и то, что требуется сделать, дабы направить и вести их, дабы заставить их склониться перед Келлхусом и Величайшим из Доводов…
Жертвы. Это был урок, преподанный ему Мятежом: если он не сумеет предоставить Ордалии жертвы, она попросту возьмёт их сама.
И начнет питаться собой.
– Давайте же явим себя Врагу нашему! Покажем всю нашу силу! Всю нашу смертоносную страсть! Пусть они съёживаются и дрожат, зная, что попадут в наше брюхо! – возопил он каким-то искажённым, монотонным речитативом, вызвавшим гнусные смешки и взрывы хохота, донёсшиеся до его слуха сквозь рёв толпы. Даже сейчас, взглянув немного поодаль, он видел, как воины перебрасываются чьими-то отрезанными головами. – И да предстанем мы пред ними, увенчанные мощью и ужасом!
Рога сияли позади него в свете яркого утреннего солнца, обманывая глаза тем, что, казалось, торчали прямо из обломанных зубьев Кольцевых гор, легендарной Окклюзии, хотя в действительности находились в милях и милях за ними и были при этом созданы искусственно.
– Пусть они узрят нас! Пусть постигнут всю безграничность нашей решимости!
Ещё одно, последнее пиршество – вот и всё, что им нужно.
– Пусть!
– Они!
– Трепещут!
Он окинул взглядом пространства, заполненные бессчетными множествами безумцев. Где бы ни останавливался его взор, он цеплялся за очередную разнузданную сцену: люди, трясущиеся и закатывающие глаза, так что видны одни лишь белки; люди, кромсающие лезвиями клинков собственные конечности, чтобы сделать из своей крови боевую раскраску; люди, роющие землю подобно собакам; душащие и избивающие друг друга, размазывающие семя по себе и своим братьям…
– Мы! Мы – Избранные!
И тут экзальт-генерал ощутил, почувствовал это внутри себя – Оно. Паука, который был Богом.
– Мы! Мы – Освобождённые!
Завладевшего его голосом и дыханием. Извергающего из его бурно вздымающихся лёгких истину в виде какого-то ревущего завывания.
– Нечестивцы, что стали Святыми!
Это казалось таким очевидным… таким бесспорным…
– И мы выберем самую низкую из ветвей!
Будто бы его сердце вдруг превратилось в могучий, необоримый кулак.
– И будем вкушать те плоды, которыми Он – Он! – нас одарит!
Руки его простёрлись над изголодавшимися множествами.
– Вкусим то, что нам уготовал Ад! – возопил он.
И тем самым привёл их всех к неискупимому проклятию.
* * *
Голод натянул их, словно лук. И одно-единственное произнесённое слово отпустило их, как тетиву…
Его слово.
* * *
Его лошадь неслась галопом, почуяв простор и обетование свободы, возможность скакать без помех и препятствий в виде жестоких шпор, и впервые Пройасу казалось, что он может дышать этим выхолощенным подобием воздуха, напоённым запахом земли, лишённой яркого привкуса жизни, почвой, сгнившей до самой своей минеральной основы.
Пахнущей абсолютным основанием.
* * *
Он любил Акхеймиона, душу разделённую, расщеплённую на части. Но какую бы неприязнь Пройас к нему ни испытывал, она проистекала из его собственного ужаса перед этой любовью. Из его собственного внутреннего разделения.
Как и сказал ему Келлхус.
* * *
Едва волоча ноги, Обожжённые тащились по пустошам Агонгореи, точно огромная толпа прокажённых. Их повисшие головы болтались у груди, а лишившиеся кожи участки тел стали ранами. Они пили воду из рек, что текли по этим усеянным костями равнинам, однако же ничего не ели. Они гнили заживо, страдая так, как немногим живущим доводилось страдать, и постепенно превращались в каких-то жутких существ, находящихся на разных стадиях разложения. Они теряли волосы, кожу и зубы. Они блевали кровью прямо на древние ишройские кости.
Шли ослепшие.
Они не столько двигались от берегов реки Сурса через Агонгорею, сколько растянулись по ней тонкой, словно бы нарисованной линией, ибо ни мгновения ещё не минуло, чтобы очередной напоминающий измождённое привидение несчастный не свалился бы наземь, оставаясь порой недвижимым, а порою корчась при последнем издыхании. Лорд Сибавул те Нурвул, пошатываясь, шёл впереди, и шаг его никогда не замедлялся, а взгляд оставался неотрывно прикованным к линии горизонта и ужасающему образу Рогов Голготтерата. Случившееся во Вреолете по-прежнему тлело внутри него, так что он казался человеком в той же мере обуглившимся, в какой и разложившимся. Существом, словно бы хорошенько прожарившимся на горящем в его душе адском пламени. Многими тысячами шли они по его стопам, следуя за постоянством его образа – людская масса, сражающаяся с уничтожающими их одного за другим скорбями, хрипящая и влажная. Ордалия Осквернённых.
