Эта мысль пришла к нему сама по себе – незваной, непрошеной. Он демон…
Сифранг.
И тут Серва сказала:
– Хорошо, что ты веришь.
«Несмотря ни на что», – добавил её ледяной взгляд.
Невзирая. Даже. На это.
Он не верил. Но его также нельзя было назвать и неверующим. Он колебался, качаясь из стороны в сторону под влиянием чужих речей и увещеваний. Порспариан. Эскелес. Цоронга. Ойранал… а теперь и вот эта женщина. Он метался от убеждения к убеждению – хуже придворного шута!
Но сейчас… сейчас…
Какие ещё нужны доказательства?
Зло.
Наконец, он понял всю власть и силу, что коренятся в непознанном. Причину, по которой и жрецы и боги так ревниво относятся к своим таинствам. Неизвестное остаётся непоколебимым. До тех пор, пока сомнения и неоднозначности окружали со всех сторон фигуру Аспект-Императора, и сам Сорвил пребывал в сомнениях, скрывающих за собой Целостность. Не обладая всей полнотой знания, он не был способен отделить себя от тьмы, окутавшей всё по-настоящему значимое. Келлхус казался непобедимым и даже божественным из-за отсутствия свойственных обычным смертным уязвимостей – фактов, которые бы связывали его со множеством вещей, уже известных и познанных.
Но это… Это было знание. Даже обладай он, в противоположность своему мятущемуся сердцу, истовой верой фанатика, Сорвил не смог бы этого отрицать. Ибо оно было здесь… Перед его глазами… Оно. Было. Здесь.
Зло.
Зло.
Грех настолько немыслимый, что, даже просто свидетельствуя его, рискуешь навлечь на себя проклятие.
Вязкое скольжение проникновения. Трепетный поцелуй. Дрожащий кончик языка. Растерзанные тела. Бурлящие животы. Семя, извергающееся на голую кожу и алое мясо.
Чей-то голос, захлёбывающийся от восторга: «Даааа… Как хорошо… Как хорошоооо…»
Увиденное почти физически раздавило его. Прорвавшись сквозь тонкие вуали души, оно вгрызлось в саму его сущность, превратив в оживших змей внутренности и в ножи дыхание, застревавшее в глотке, стоило лишь открыть рот.
Казалось, достаточно лишь на миг смежить веки, дабы высвободить свирепый поток, зревший внутри него, наливаясь яростью, подобной казни, стремлением творить расправу, что есть само правосудие и сама суть воздаяния! Казалось, стоит ему воздеть к небу сжатые кулаки и издать крик, исполненный гнева и отвращения, что разрывали его изнутри, и Небеса тотчас ответят очищающей молнией…
Казалось… всего лишь казалось…
Но он выучил достаточно уроков и потому знал, что в этом Мире боги могут лишь тихо шептать, что они могут являть себя только через посредников, что им требуются инструменты, дабы осуществлять свои извечные замыслы, орудия…
Вроде пророков. И нариндаров.
Аист по-прежнему парил высоко в небесах, цепляясь крыльями за незримые потоки воздуха и медленно кружа над овеществлённым разложением, словно болезненная сыпь выступившим на теле этих мрачных равнин.
Уверовавший король Сакарпа рухнул на колени и скорчился над лужицей собственной рвоты, не обращая ни малейшего внимания на тревожный взгляд Сервы.
Нахлынувшее отчаяние.
Я понял, Матерь…
Мучительное раскаяние.
Наконец, я прозрел.
* * *
Они подошли к холму, вздымавшемуся над пустошью, словно могучая волна, и по его пологому обратному скату поднялись на вершину. Там они нашли человека, сидящего, сгорбившись, на корточках рядом с единственным мертвецом. Сорвилу понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы узнать его – столь сильно он изменился: его некогда безупречная борода напоминала спутанный комок водорослей и тины, кожа стала почти настолько же чёрной, как у Цоронги, из-за грязи и высохшей крови, которыми человек был покрыт с головы до ног. И лишь глаза оставались всё такими же карими, но сияли при этом чересчур ярко и неистово.
Сё был легендарный экзальт-генерал… Король Нерсей Пройас.
Серва встала рядом с ним так, что солнце светило ей в спину, и тогда он, моргая и щурясь, взглянул на неё снизу вверх. Чудовищная какофония неслась по ветру – крики и вопли живых, терзающих мертвецов.
– Где мои сёстры? – наконец спросила она.
Пройас вздрогнул, будто что-то ужалило его в шею. Через его плечо Сорвил заметил, что к амулету Кругораспятия, раскачивающемуся у Пройаса на шее, за волосы привязан плевок человеческого скальпа.
– Вернулись… – пробормотал экзальт-генерал, но слова застряли у него в глотке. Прокашлявшись, он сплюнул в грязь блеснувшую на солнце паутинку слюны. – Вернулись обратно в лагерь… – Проницательный взгляд его карих очей, некогда излучавших одну лишь уверенность, на миг опустился, но затем вновь возмутительно пристально уперся ей в лицо. – Совсем обезумели.
Высоко подняв брови, она скептически наморщила лоб.
– А как, по-твоему, следует называть то, что мы увидели здесь?
Улыбка пропойцы. Пройас сощурился, взгляд его подёрнулся поволокой, став при этом даже каким-то кокетливым.
– Необходимостью.
Некогда царственный человек делано рассмеялся, но истина явственно читалась в его глазах, откровенно клянча и умоляя.
Скажи мне, что всё это сон.
– Где отец? – рявкнула гранд-дама.
Взгляд его опустился, борода повисла.
– Ушёл, – ответил человек мгновением позже, – никто не знает куда.
Сорвил вдруг осознал, что стоит на одном колене и тяжело дышит, стараясь посильнее откинуться назад из-за близости распотрошенного тела. Что это было? Облегчение?
– А мой брат, – вновь резко спросила Серва, сердцебиением спустя, – Кайютас… Где он?
Экзальт-генерал бросил через плечо по-старчески измождённый взгляд.
– Да тут… – сказал он тоном столь непринуждённым, будто был занят в это время другим разговором, – где-то…
Гранд-дама отвернулась и начала решительно спускаться с холма, следуя его пологим складкам.
– Племянница! Пожалуйста! Умоляю тебя! – крикнул Пройас, вовсю крутя головой, но не отрывая при этом взгляда от лежащего перед ним догола раздетого трупа – ещё одного одичавшего южного лорда, только какого-то сморщенного и безволосого, словно бы его долго варили.
– Что? – крикнула имперская принцесса. Щёки её серебрились от слёз.
От взора экзальт-генерала, подобного взгляду только что начавшего ходить малыша, у Сорвила перехватило горло.
– Должен ли я?.. – начал Пройас.
Он прервался, чтобы сглотнуть, издав при этом скулящий звук, словно пронзённый копьём пёс.
– Должен ли я… съесть… его?
И гранд-дама, и Уверовавший король могли лишь ошеломлённо взирать на него.
