– Я… я сделал так, как ты повелел.
Что-то необходимо есть.
– И что же?
Ты понимаешь меня, Пройас?
– Ты… ты сказал мне…
Келлхус нахмурился, будто бы от внезапно нахлынувшей боли.
– Пройас? Тебе нет нужды бояться меня. Пожалуйста… говори.
У него перехватило дыхание от охватившего его чувства горькой несправедливости. Как? Как могло всё разом обернуться против него?
– М-мясо. Оно иссякло, как ты и опасался… И тогда я приказал сделать то, что ты… ты назвал необходимым.
Взгляд его голубых глаз не столько пронзил экзальт-генерала, сколько обрушился на него.
– Что именно ты приказал сделать?
Пройас бросил взгляд на кружащийся рядом с ним карнавал лиц. Выражения некоторых были пустыми, у других же они уже предвосхищали готовые разразиться страсти.
– Приказал… приказал напасть на… – Его нижняя губа дёрнулась и застыла, скованная спазмом. Экзальт-генерал судорожно сглотнул. – Приказал напасть на тех, кого в Даглиаш поразила та ужасная болезнь…
– Напасть на них? – рявкнул Келлхус. Для Пройаса это прозвучало дико и даже кошмарно, ибо он вдруг ощутил себя оказавшимся внутри какой-то всесокрушающей области, очерченной нечеловеческим постижением вопрошающего или, скорее, ведущего допрос Святого Аспект-Императора. Сколько раз? Сколько же раз ему доводилось наблюдать за тем, как Келлхус низводит гордых мужей, превращая их в существ заикающихся и бессильных, одним лишь подобным взглядом или тоном?
– Ты с-сказал мне…
Оставшись в полном одиночестве, он стоял, подолгу и часто моргая, будто выведенный на чистую воду и страшащийся неизбежного наказания ребёнок.
Ещё несколькими мгновениями ранее казавшийся безукоризненным, ныне облик Святого Аспект-Императора выдавал все тяготы, обрушившиеся на него за время его отсутствия. Оборванные пряди, выбивающиеся из заплетённой и аккуратно уложенной бороды. Чёрные полумесяцы, залёгшие под глазами. Обожжённые по краям рукава.
– Что я сказал тебе?
– Ты сказал мне… сказал… накормить их.
Такое невероятное, переворачивающее весь его мир предательство… тщательно и скрупулёзно подготовленное, настолько выверенное, что Части внутри него взроптали и в ужасе отпрянули прочь – все до единой, не считая убеждённости, что именно и только он сам и был здесь обманщиком.
– Накормить? Пройас… Что же ещё ты мог сделать?
– Н-н-нет. Накормить их… ими же.
До этого мига Келлхус обращался к нему с видом и манерами отца, имеющего дело с собственным младшим сыном – самым докучливым из всех, но и самым любимым. Но теперь исходящее от него ощущение всепрощающей мольбы исчезло, сперва сменившись хмурым замешательством, потом возмущённым пониманием и, наконец, окончательным… Приговором.
Осознание бессмысленности всего происходящего пронзило Пройаса от макушки до пяток. Всё это лишь фарс. Актёрская игра. Он едва не захихикал, закатывая глаза и жестикулируя…
Безумие… Всё это… С самого начала.
– Я накормил их! Как ты и велел!
Ему хотелось кататься по земле или пройтись колесом.
– Тебе кажется, что всё это, – что-то чуждое, нечеловеческое блеснуло в его взгляде, – забавно, Пройас?
Лорды Ордалии возмущённо зашумели. Место было уже подготовлено, и они едва не попадали друг на друга, спеша поскорее занять его. Пройас зарыдал бы, если бы теперь вообще мог выдавить из себя слёзы. Но сама эта способность оказалась ныне отнятой у него, и посему он улыбнулся фальшивой, дурашливой улыбкой, как делают это гонимые дети, дразнящие своих преследователей ради того, чтобы ещё сильнее раззадорить их. Улыбнулся и воззрился на своих братьев, прославленных Уверовавших королей Среднего Севера и Трёх Морей.
Достаточно было лишь вспомнить о малодушии, чтобы распутать все наивные хитрости этих людей, присущий им рефлекс, простой, как глотание, – извечное желание считать себя пострадавшими. Ибо кому на целом свете, не считая Обожжённых, довелось страдать больше, нежели им? Кто испытал большие муки, не считая убитых, изнасилованных и сожранных? В отсутствие своего Светоча они заплутали, а затем согрешили, обратив души к тому, кто посмел объявить свет их Господина и Пророка своим собственным…
И доверились ему.
Так экзальт-генерал склонил их к пороку, приказал совершить деяния, столь злые и греховные, что невозможно даже представить. Он использовал их замешательство, вызванное голодом, смятением и страданиями, и устроил нечестивый пир на их честных, открытых сердцах…
И тем самым предал всё священное, всё святое.
– Как давно? – вскричал Святой Аспект-Император голосом и тоном человека, которому чьё-то предательство вдребезги разбило сердце. Ручейки слёз, серебрящиеся в сиянии пустого неба, заструились по его щекам, ибо глубоким и отчаянным было его притворное горе.
Пройас мог ответить ему лишь диким взглядом.
– Скажи мне! – восстенал лик, некогда бывший его храмом. – Предатель! Злодей! Фальшивый, – вдох, на мгновение прервавший эти исступлённые излияния, – друг! – Анасуримбор Келлхус поднял окружённую золотистым сиянием руку, трясущуюся в искусном подобии едва сдерживаемого неистовства. – Скажи мне, Нерсей Пройас! Как давно ты служишь Голготтерату!
И они были там, воздвигаясь, нависая над бесплодными пустошами Шигогли, – золотые ножи, укреплённые в болезненном наросте и устремлённые в брюхо небес угрозой, долженствующей искупить любое совершённое зло.
– Когда ты впервые бросил счётные палочки с Нечестивым Консультом?
И тогда Пройас постиг истину о том алтаре, к которому когда-то было устремлено всякое его дерзание, весь жар его души. Алтарю, что так жадно поглотил все его жертвы. Он увидел то, что много лет назад довелось узреть Акхеймиону…
Ложного Пророка.
Это было, осознала какая-то его Часть, первое откровение – словно некий свет, соединяющийся со светом и проникающий всё глубже и глубже, порождая тем самым всё более полное понимание. Постижение. Он понял, что Кайютас всё знал с самого начала, а Серва – нет. Он увидел то, чего каким-то образом не замечал весь Мир, хотя многие, ох многие, и подозревали. Он постиг, хоть ему и не хватало слов, даже то, что он ныне находится именно там, где ему определено находиться Причинностью.
На том самом месте, что было ему уготовано.
Всё превратилось в буйство и беспорядок, в какое-то странное, праздничное бурление, знаменующее отмену по-настоящему чудовищных преступлений. Чьи-то руки хватали и мутузили его. Его сбили с ног точно куклу, обряженную в человеческие кожу и волосы. Лица его возлюбленных братьев, его товарищей-заудуньяни, плыли вокруг него, подпрыгивая, словно раздувающиеся на поверхности закипающей воды пузыри – у некоторых, как у короля Нарнола, бледные от жалости и замешательства, у других, как у лорда Сотера, обезумевшие от гнева. Пройасу не нужно было видеть своего Господина и Пророка, чтобы знать, что тот немедля ринулся в самую гущу событий, ибо мало кто из лордов Ордалии, желающих выразить Его волю как свою собственную, не оглядывался на Аспект-Императора столь же неосознанно, как и беспрестанно. Пройас яростно брыкнулся, чем, судя по всему, донельзя удивил схватившие его руки, и в этот момент увидел его, Анасуримбора Келлхуса, стоящего в самой толчее, среди своих Уверовавших королей, но словно бы каким-то образом остающегося в отдалении, будучи недосягаемым и неприкосновенным. Взгляды их на мгновение встретились – Пророка и его Ученика…
