Её конечности немеют. Она не может заставить себя повернуться, ибо не способна вынести того, что увидит…
Проклятие, как с самого начала и говорил Акхеймион. Око это проклятие.
Наконец и она понимает это.
– Мим?
Её руки сжимают и тискают ткань одеяний. В ушах шумит, дыхание перехватывает.
Резкий вздох, словно при внезапном порезе.
– Мимара?
Она оборачивается, хотя всё её существо восстаёт против этого. Она оборачивается – сама ось абсолютного Суждения, маленькая девочка, едва удерживающаяся от мучительных рыданий.
– Мамочка…
Скорее выдох, нежели голос.
Она стоит перед ней – Анасуримбор Эсменет, Благословенная императрица Трёх Морей. Измождённая. Аристократично бледная. Отрез розового шелка прижат к её груди…
Темнеющий извивающимися, корчащимися тенями неисчислимых плотских грехов.
Сияющий обетованием рая.
Слёзы… Неразборчивый крик.
Слёзы.
* * *
Сорвил не знал точно, когда именно она успела проскользнуть в убогое нутро его палатки, да, впрочем, он и сам не помнил, как там оказался. Анасуримбор Серва, замотанная в свои свайяльские одежды, ссутулившись, стояла возле выгнувшейся внутрь холстины, кажущаяся в свете его единственного фонаря вырезанной из мрака и золота.
– Цоронга был твоим другом, – сказала она, взирая на него с тем же непроницаемым выражением, что и её старший брат. Но он более не боялся её пристального внимания. Впервые за долгое время он знал, что она увидит лишь то, что ей и должно.
– А мой отец убил его.
Сверхъестественная плотность её присутствия сбивала с толку, особенно в столь жалком окружении.
– Казнил, – поправил юноша, – в соответствии с условиями заключённого между Зеумом и Империей договора.
Он бросил через плечо короткий взгляд на одичалого старого отшельника, неистовствующего и рыдающего, как и он сам.
Она присела на корточки так, что выставленные вперёд колени натянули её одеяния, и схватила его за плечи. Он вздрогнул – как и всегда – от её прикосновения. От чуда её близости. Аромат корицы.
Она схватила его за плечи, и он едва не выпрыгнул из собственной кожи.
– Как ты можешь такое говорить? – допытывалась она.
– Я умру, защищая тебя… – прошептал Му’миорн, вытирая слёзы.
Она схватила его за плечи, и он ощутил неумолимую хватку, сомкнувшуюся на его горле, испытал на себе содрогания и удары молотящих бёдер, почувствовал, как изливается семя, выписывая петли на его коже…
Он смотрел на белую точку, на свет, извлечённый из жира тощих. Смотрел, ожидая её появления. Он поднял взгляд и увидел её, стоящую перед ним на коленях и умоляющую – насколько дочери демонов вообще способны кого-либо умолять.
– Сорвил? Как ты можешь по-прежнему верить?
Ему неизвестны были её мотивы. Он не знал, подозревает ли она его в чём-то или же искренне беспокоится о нём.
Он лишь знал, что она видит именно то лицо, которое для неё припасла Ужасная Матерь…
Обличье Уверовавшего короля…
Штрихи её красоты приковали к себе его взор – пятнышко веснушек, седлом охватывающих её переносицу, светлые брови, растущие от тёмных корней, профиль императрицы на золотых келликах…
Загоревшая на солнце бледность Проклятого Аспект-Императора.
– Разве это имеет значение, Серва?
Сын Харвила глядел в её умоляющее лицо, наблюдая за тем, как эта чистота и открытость внезапно пропадает, словно рухнув с высокого парапета, и исчезает в какой-то неясной дымке, присущей всей императорской семье. Объятый её руками, он вздрогнул и затрепетал от тепла её ладоней, взирая на то, как она устремляется прочь из этой тесноты и убожества.
Дабы защитить то, что слабо, – ворковал Му’миорн.
Её лицо приблизилось обещанием поцелуя, а затем отодвинулось и ускользнуло прочь, растворившись в ночи. Аромат корицы. Он сидел, щурясь от солнечного света. Будучи совсем не один. Он сидел, вглядываясь в толпу Уверовавших королей и их вассалов – потрёпанную славу Трёх Морей. Повернувшись, он узрел её песнь, сияние, исторгнувшееся яростной вспышкой из её округлившихся от ужаса глаз. И улыбнулся, ступая в сверкающее неистовство этого пламени…
И пока всё Сущее, ускользая во тьму, вздымалось и ходило ходуном, короли Юга завывали у столба соли, который только что был её отцом.
Видишь, мой милый?
* * *
Тощие. Великая Ордалия питалась своими врагами. Шранками.
Наверное, ему стоило бежать и искать Мимару, во весь голос взывая к ней, но, когда великий магистр начал свой рассказ, это заставило его, хоть и мучаясь беспокойством, остаться. Даглиаш. Ожог. Обожжённые.
– Но ты же был там! – вскричал, наконец, Акхеймион. – Неужели ты не мог напутствовать их?! Сообщить им о том, что происходит?!
Горький смех, преисполненный не столько снисхождения, сколько отвращения к себе.
– Нам всем чудилось, будто мы сам Сесватха! Адепты Завета. Свайяли… Державшие в руках Сердце!
А затем он узнал о Мясе и кошмаре, случившемся на пустошах Агонгореи, – о том, как шранки едва не покорили мужей Ордалии изнутри самого их существа. Он с неверием слушал великого магистра Завета, что, дрожа от невыразимых мучений, описывал преступления, совершённые им и его братьями.
Когда Саккарис вновь упомянул Обожжённых, наступило долгое молчание.
– Что ты сказал?
Тяжкий вздох. Напоминающая усмешку гримаса.
– Мы набросились на них, волшебник… Так приказал Пройас, утверждавший, что это воля Святого Аспект-Императора! Он кричал, что сам Ад подготовил их для нас. Я помню это… помню, как любой из своих наполненных безумием Снов. «Вкусим то, что нам уготовил Ад!»
Дрожь охватила великого магистра. Целое сердцебиение он взирал в никуда… два сердцебиения.
– Мы набросились на этих поражённых проказой несчастных, на Обожжённых. Мы набросились на них как… как это делают шранки… даже хуже! М-мы пировали… упиваясь мерзостями… непристойностями и грехами…
Человек, утирая слёзы, захрипел от нахлынувшего отвращения.
– Вот почему умирает Пройас.
* * *
Маленький принц задыхался от возмущения и тревоги. Как? Именно здесь изо всех мест на свете?
Тебе нужно было убить её!
И именно сейчас изо всех времён!
Кельмомас лежал рядом с матерью, притворяясь спящим и изучая с помощью слуха кожаные хитросплетения Умбиликуса. Сколько он себя помнил, его побуждения всегда заключались в том, чтобы тщательно контролировать обстоятельства, в подробностях зная все пути, которыми движутся вещи и души, что его окружают. Вот и сейчас он знал, что прибыл кто-то достаточно важный, чтобы от его присутствия по всему Умбиликусу распространялась рябь суматошной деятельности, кто-то, вызывающий благоговение, присущее лишь ему и членам его семьи. Он также услышал, что появление это было встречено с недоверием. И даже уловил нотки непозволительного неодобрения…
