– И теперь она за пределами досягаемости отца.
Ты выдаёшь ей слишком многое! – вскричал Самармас.
Взгляд Сервы на краткое мгновение затуманился, а затем вонзился в него, будто железный гвоздь.
– И ты полагаешь, что по этой причине сможешь вернуть себе его расположение.
Имперский принц продолжал рассматривать конину у себя на тарелке, едва заметно дрожа от обуревавшей его ярости, – и на этот раз сестра без труда увидела это!
Гранд-дама свайяли присела на корточки прямо перед ним.
– Ты именно таков, как и сказал наш Отец, – сказала она с выражением лица столь же безучастным, как у спящего. – Ты любишь нашу мать, как обычный мальчик, но твои колебания и привязанности во всех остальных отношениях – воистину дунианские. Мамина любовь – единственный твой интерес, единственная цель, которую ты способен преследовать. И весь Мир для тебя лишь инструмент, смысл существования которого состоит в том, чтобы с его помощью сделать мамины чувства к тебе её главной и единственной страстью…
Мальчик пристально смотрел куда-то вниз, чавкая так громко, как только мог. Он чувствовал на себе её взгляд – исполненное злонамеренности присутствие существа, обладающего ангельской внешностью, но при этом совершенно беспощадного.
– Ты создание тьмы, Кель, – машина в степени даже большей, нежели сами машины.
Становилось весело.
– Что она имеет в виду? – спросил Самармас.
Мир поддавался ему слишком часто и слишком решительно, чтобы он был способен смириться с оценками его природы, исходящими от какой-то коровы…
Он поднял взгляд, доверив незамутнённой ненависти задачу стереть с его лица все прочие чувства и мысли.
– Ты можешь почуять их запах? – спросил он. – Нашей сестры и волшебника?
Серва одарила его тонкой усмешкой семейной гордости, а затем поднялась на ноги с лёгкостью, напомнившей ему о том, что она превосходит его в силе и скорости. Уступая просьбе младшего брата, она закрыла глаза и глубоко вдохнула, поражая его взор своими чертами, одновременно и столь прекрасными, и такими хрупкими.
– Да… – сказала она, по-прежнему не открывая глаз. – Так, значит, она просто пришла с Пустоши?
Сделав здоровенный глоток, Кельмомас кивнул. Какой же он голодный!
– Угу – причём на сносях, как на том гобелене из Пиршественного зала.
Серва пристально посмотрела на него своим холодным взглядом.
– Это как-то касается Отца? – наседал мальчик. – Она говорит, что явилась судить его.
– Мимара всегда была безумной, – сказала Серва, словно бы указывая ему на непреодолимую гору, обозначенную на карте.
В этот момент он даже ужаснулся исходящему от неё ощущению головокружительной высоты. Быть может, это было именно то, что делало их души нечеловеческими – соединёнными слишком многими заботами с вещами чересчур огромными, чтобы иметь хоть какое-то отношение к обыденной жизни. Соединёнными с чем-то, слишком напоминающим Бога… Как и говорил Инрилатас.
– Как ты думаешь, что отец собирается делать со мной? Заточит меня, как заточил Инри?
Она поджала губы, то ли и вправду задумавшись, то ли изображая раздумья.
– Я не знаю. Если бы не мама, он бы в своё время убил Инрилатаса – или мне просто так кажется. Кайютас с этим не согласен.
– Так, значит, он готов убить собственного сына?
Она пожала плечами:
– А почему нет? Твои дары слишком устрашающие, чтобы доверить их капризам чувств.
– Так, значит, и ты готова убить меня?
Встретившись с ним взглядом, она какое-то мгновение молчала.
– Без колебаний.
Нечто словно бы схватило и выкрутило его кишки; нечто вроде реальности, будто всё, случившееся с ним до этого мига, было лишь какой-то гадкой игрой…
А вот интересно, на что похожа смерть?
Заткнись!
– А Кайютас? Он бы тоже убил меня?
– Понятия не имею. Мы слишком сильно заняты, чтобы об этом думать.
Он напустил на себя вид пригорюнившегося ребёнка.
– Тебя возмутило поручение посетить меня?
– Нет, – небрежно сказала Серва. Она вновь приоткрыла вуаль своих чувств, позволив взгляду слегка задержаться. – Я доверяю Отцу.
– Ты доверяешь отцу, способному убить собственного сына?
Её одежды взметнулись одним коротким резким движением, она встала прямо перед ним, глядя вниз своим треклятым бесстрастным взором. Отблески света заиграли на золотых киранейских крыльях – основание каждого вырастало из кончика предыдущего, – которыми были расшиты шлейфы её одеяний.
– Ты имеешь в виду, что мне не стоит доверять Отцу, потому что он не способен любить, – сказала она. – Но ты забываешь, что мы дуниане. Всё, что нам требуется, так это общая цель. И до тех пор, пока я служу отцовским целям, мне нет нужды сомневаться в нём или опасаться его.
Кельмомас откусил кусок мяса от шматка холодной конины и, медленно пережёвывая, уставился на неё снизу вверх.
– А Пройас?
Это имя зацепило её, словно крюк. Он очень мало знал о том, что произошло после их прибытия, но догадался, по-видимому, довольно о многом.
– Что Пройас? – спросила она.
– Некоторые цели предполагают необходимость разрушения инструментов, с помощью которых они достигаются.
Её взгляд затуманился обновлением оценок и суждений.
Ты показываешь чересчур много.
Пусть она видит. Пусть видит, сколь острым может быть нож её младшего братика.
– Что ж, значит, быть посему, – сказала прославленная гранд-дама свайяли.
– Ты готова умереть ради Отца?
– Нет. Ради его цели.
– И какова же та цель?
Она снова на время умолкла. Среди всех своих братьев и сестёр имперский принц всегда считал Серву наиболее непостижимой, даже в большей степени, нежели Инри – и вовсе не из-за её Силы. Она не умела видеть так далеко и настолько глубоко, как он, но при этом сама ухитрялась оставаться почти абсолютно непроницаемой.
– Тысячекратная Мысль, – ответила она. – Тысячекратная Мысль его цель.
Кельмомас нахмурился.
– И что это такое?
– Великий и ужасающий замысел, который позволит уберечь Мир от вот этого самого места.
– И откуда тебе это знать?
Да. Дави не переставая.
– Ниоткуда. В этом я могу лишь положиться на Отца и на несравненное могущество его разума.
– Так вот почему ты вручаешь отцу свою жизнь? – недоверчиво вскричал он. – Потому что он умнее?
