Она пожала плечами:
– Почему нет? Кому ещё вести нас, как не тому, кто зрит глубже… и дальше всех остальных?
– Возможно, – сказал он, раздуваясь от гордости, – нам стоит преследовать собственные цели.
Страдальческая улыбка.
– Нет лучшего способа умалиться, младший братец.
Если только, – произнес некогда тайный голос, – не подчинить этим целям весь Мир…
По её лицу скользнула тень любопытства.
– Самарсас… Он действительно внутри тебя.
Кельмомас опустил взгляд, уставившись на свою тарелку.
Он понимал, что теперь она была по-настоящему обеспокоена, хотя ничем и не выдала этого.
– Ты ошибаешься, Кель, если считаешь, что цели, которые появляются благодаря каким-то порывам, – твои собственн…
– Но они – мои собственные! Как мож…
– Твои ли? К чему тогда этот вопрос, младший братец? И что же это за цели, скажи-ка на милость?
Анасуримбор Кельмомас уставился вниз, на свои сальные пальцы и пятна белого жира на серой ткани.
Чего же он действительно пытается достичь?
Его сестра кивнула.
– Желания вырастают из тьмы. Тьмы, что была прежде. Это они владеют тобою, братец. Потакать им – всё равно что с ликованием приветствовать собственное порабощение, потворствовать им – значит, делать слепую жажду своим госпо…
– А лучше быть порабощённым Тысячекратной Мыслью?
– Да! – вскричала она, наконец купившись. – Лучше быть рабом Логоса. Лучше быть порабощённым тем, что господствует над самой жизнью!
Он уставился на неё, совершенно ошеломлённый.
Умная сука!
Зат-кнись! Зат-кнись!
– И поэтому-то ты и готова убить меня, – опрометчиво воскликнул он, – пото…
– Потому что ты не имеешь представления о каких бы то ни было целях, кроме любви нашей матери.
Он взглянул на подпалённый кусок лошадиной ноги, который держал в руках, мясо ближе к кости было розовым и отслаивалось, словно разодранная крайняя плоть. То, как в свете фонаря мерцали все эти хрящи и кости, казалось подлинным волшебством.
– А если я приму отцовскую цель, как свою собственную?
Он продолжал обгладывать мясо с кости.
– Ты не властвуешь над своими целями. В этом отношении ты подобен Инри.
Он проглотил очередной кусок, а затем обсосал зубы.
– И это означает, что мне стоит смириться с собственной смертью?
Знаменитая ведьма нахмурилась.
– Я не знаю, как отец намерен с тобой поступить. Возможно, он и сам пока что не знает, учитывая Голготтерат и Великую Ордалию. Боюсь, ты сейчас самая малая из всех его забот. Всего лишь соринка.
По всей видимости, Мир на самом краю пропасти.
Да! Как ты не видишь? У нас есть время!
Заткнись!
Есть время, чтобы всё исправить!
– А если бы ты была сейчас на моём месте, как бы ты поступила, сестра?
Её взгляд мучил его своим безразличием.
– Попыталась бы постичь Отца.
Это было наследием их крови, тот факт, что большего ей и не требовалось говорить, ибо кровь всегда была ответом.
Юный имперский принц снова принялся жевать.
* * *
Две тройки Лазоревок охраняли Обвинитель – одна заняла позицию у вершины скалы, а другая на каменном крошеве у её основания. Акхеймиону не было нужды наколдовывать ещё одну Линзу, ибо он и без того знал, что ведьмы с неослабевающим интересом наблюдают за их приближением.
Вместо того чтобы добираться до Обвинителя понизу, они вскарабкались на склон Окклюзии, выбрав путь, пролегающий через чёрные базальтовые руины Аробинданта. Сторонники её мужа, как объяснила Эсменет, не слишком-то уважительно относились к ней, даже когда она находилась на возвышении, не говоря уж о том, если бы ей пришлось взывать к ним снизу, стоя в какой-то яме. Но подъём непосредственно от основания скалы был бы для них, а особенно для Мимары, чересчур утомительным. Сердце старого волшебника и без того едва не выпрыгнуло изо рта, когда он увидел, как она со своим животом, напоминающим огромную грушу, пошатываясь, карабкается по склонам, стараясь при помощи расставленных в стороны рук удержать равновесие.
Зачем? – услышал он яростный хрип скюльвенда. – Зачем ты потащил свою сучку через тысячи вопящих и норовящих сожрать вас обоих лиг?
Лазоревки наверняка знали, что он колдун, ибо его Метка была глубока, но не предприняли никаких действий, даже когда они подошли совсем близко. По всей видимости, они давно наворожили собственные Линзы и отлично знали, что его сопровождает Благословенная императрица.
Акхеймион за руку вытянул Мимару, чудесным образом по-прежнему выглядевшую безупречно чистой, на усыпанный каменной крошкой уступ, где уже находился он сам и её мать. Основание Обвинителя было теперь прямо над ними.
– Давайте говорить с ними буду я, – сказала Эсменет, хотя старый волшебник и не имел представления, почему она при этом бросила на него резкий, предупреждающий взгляд. – Вот если бы нам удалось застать их врасплох, – добавила она, – но, уверена, они уже всё…
Раздавшийся неподалёку женский голос оборвал её речь, а следом до них донёсся нестройный хор колдовских бормотаний. Все втроём они вскарабкались на ровную площадку, на которой некогда располагалось основание древней цитадели, тут же увидев тройку свайяли, в ряд зависших в тридцати локтях над тыльной стороной Обвинителя. Глаза и рты ведьм полыхали белым, шлейфы их одеяний были выправлены и развернулись завитками золотой ткани, змеящимися в воздухе вокруг них…
Эсменет выругалась, вместе с Акхеймионом и Мимарой поражённо взирая на открывшееся им зрелище.
– Многовато их, – пробормотал старый волшебник, – для того, чтобы стеречь клочок земли на верхушке скалы…
Зрелище ошеломляло. Обвинитель, в точности как и говорилось в легендах, указывал не столько на Склонённый Рог, сколько на Воздетый – громадный и сияющий, словно могучая золотая ось, вокруг которой вращается вся эта пустошь. Ведьмы свайяли висели, будто пришпиленные к этому чудовищному видению, их шелка, несмотря на месяцы тяжёлого пути, по-прежнему блестели и переливались, распускаясь, словно лишённые стебля цветы, а из их ртов и глаз изливались сияющие смыслы.
Акхеймион повернулся к Эсменет, которая, казалось, тихонько проговаривала про себя то, что сейчас собиралась во весь голос заявить Лазоревкам. Схватив её запястье, он произнёс:
– Подожди… Эсми…
Нахмурившись, она обернулась к нему.
– Если бы Келлхус захотел… убить тебя… убить всех нас…
– То что?
