Затем Эскелес, спотыкаясь, растворяется в небытии, и Миг-некогда-звавшийся-Сорвилом преклоняет колени прямо перед сифрангом, вдыхая исходящий от него сладковатый аромат смирны. Адские декапитанты криво свисают с пояса Демона, будучи направлены лицами друг к другу. Тот, что принадлежит зеумцу, обрубком шеи трётся о ковры. Длинные шлейфы Эккину обрамляют Посягнувшего – чёрная основа, расшитая золотом, образующим бесчисленные, идущие сверху вниз строки змеящегося текста, который никто, кроме него самого и Демона, не способен прочесть. И тень Серпа, лежащая поверх всего.
– Благословен будь Сакарп, – возглашает Нечистый Дух, голос его звучит так, чтобы остальные тоже могли слышать.
– Вечный бастион Пустоши. Благословен будь самый доблестный из его королей.
Миг-некогда-звавшийся-Сорвилом благодарно улыбается, но он благодарит не за слова, произнесённые Мерзостью. Мешочек, выскользнув из рукава, цепляется за кончики пальцев. Его голова склоняется вперёд, в то время как руки поднимаются, чтобы обхватить колено явившейся из Преисподней твари, коснуться его так нежно, как мог бы вернувшийся с войны дядюшка коснуться щеки расплакавшейся племянницы. Лорды Ордалии распевают гимн, всячески выказывая при этом свою воинственность. Мешочек переворачивается вниз горловиной. Губы вытягиваются для поцелуя. Хора соскальзывает в правую ладонь.
Демон уже знает – но миг безвозвратен.
Правая рука ложится на его колено.
Мир это свет.
Миг-некогда-звавшийся-Сорвилом отброшен назад – навстречу изумлённым лордам и великим магистрам.
Демон стал солью.
Матерь издаёт пронзительный вопль: Ятвер ку’ангшир сифранги!
Лорды Ордалии отчаянно кричат, а дочь Демона видит его, видит творение Благословенной Матери – её дар людям.
И, наконец, волшебный огонь уносит его навстречу освобождению.
* * *
Нахмурившись, Анасуримбор Кельмомас всмотрелся внимательнее. Этот человек стоял у рыхлого основания импровизированной очереди жаждавших получить благословение Святого Аспект-Иператора. Высокий. С правильными чертами лица. Светлые волосы, некогда подрезанные для битвы, теперь отросли и выглядели спутанным сальным клубком. Борода и усы представляли собой нечто, лишь немногим большее, нежели юношеский пушок. И глаза – такие же ярко-синие, как у Отца, даже в большей степени подобные им, чем его собственные.
Мальчик взглянул на Отца, желая убедиться, увидеть какой-то знак, свидетельствующий о том, что этот человек не ускользнул и от его внимания, но тот был занят, нашёптывая слова ободрения королю Найрулу, только что поцеловавшему его колено. Кельмомас не видел ни Сервы, ни Кайютаса, только услышал сквозь пение лордов крик какого-то старика: «Пройас умирает!», донёсшийся из той части Умбиликуса, где он ранее заметил маму.
Хотя Отец едва глянул в том направлении, мальчик точно знал, что он отследил этот крик с точностью, превосходящей его собственную.
Кельмомас стоял недвижимо, недоверчиво следя за продвижением Неверующего в очереди жаждущих благословения. Человек был одних лет с Инрилатасом, хотя из-за лишений трудного пути и выглядел старше. На нём была оборванная кидрухильская униформа со знаками различия капитана полевых частей, но при этом держался он с манерами и повадками, свойственными кастовой знати. Он пел вместе с остальными, во всём подражая их виду и благочестию, но, если хорошенько присмотреться, можно было углядеть намёки на то, что он делал это подобно актёру, презирающему своё ремесло.
Малая длань да не усомнится в великой,
Усталое да не дрогнет от злобы чело.
Имперский принц даже начал подпрыгивать, настолько отчаянно ему захотелось обнаружить в толпе свою сестру или брата.
Бальзам для сердца моего, светоч моих шагов,
Вразуми же меня, о Спаситель,
Как мне вновь научиться рыдать…
Отец продолжал оставаться поглощённым людьми, преклоняющими перед ним колени. Мальчик видел, что время от времени он бросает на процессию просителей короткие взгляды. Конечно же, он заметил этого человека – и множество раз. Конечно же, он знал!
Он знает! – прошептал его брат. – Он просто зачем-то подыгрывает ему.
Возможно…
Больше всего имперского принца смущала полнейшая наглость предателя – а он не мог быть никем иным, – то, что он совершенно не беспокоился, наблюдают ли за ним его собратья. Подобное презрение выглядело бы глупым или даже идиотским, если бы не тот факт, что никто, включая владеющих Силой, не обращал на него ни малейшего внимания!
Но могут ли и все остальные тоже подыгрывать?
Самармасу нечего было на это ответить.
Что-то не так.
* * *
Матерь отдаёт.
Матерь уступает… давит и душит.
Воину Доброй Удачи нужно заглянуть вперёд, чтобы увидеть её.
– Иногда, Сорва, – воркует она. – Голод из глубин вырывается на свободу.
Он сидит у неё на коленях – одна нога поджата, а другая свисает. Он ещё маленький мальчик. Солнце заливает террасу ослепительным светом, рассыпая сверкающие отблески по керамическим плиткам, обожжённым ещё в древнем Шире. Воздух столь чист и прозрачен, что око зрит до самого Пограничья. А его отец ещё жив.
– Сифранг, мама?
Аист, белый как жемчуг, наблюдает за ним с балюстрады.
– Да, и, подобно пузырю в воде, он поднимается…
– Чтобы отыскать нас?
Она улыбается его испугу и медленно, словно бы лениво, мигает – так, как это делают лишь сонные любовники или умирающие.
– Да, они поглощают… овладевают нами, стремясь утолить свой голод.
– И поэтому ты ударила меня? Потому что это… это была не ты?
Слёзы льются ручьём.
– Да. Это была н-не я…
Она крепко прижимает его к себе, и они рыдают, словно одна душа.
Плачут вместе.
Он вопит:
– Пусть-оно-уберётся-пусть-уберётся-пусть-уберётся!
Она на мгновение отстраняет его.
– Ох, милый! Как бы я желала этого!
– Тогда я заставлю его! – свирепо заявляет он.
Эскелес, некогда бывший пухлым колдун, преклоняет колени, открывая миг.
– Я сделаю это, мама!
Демон улыбается.
– Ох, Сорва, – улыбаясь, плачет она, – ох ты мой любимый маленький принц!
Ты уже это сделал.
* * *
– Тебя что-то беспокоит, юный принц?
Лорд Кристай Кроймас возник перед Кельмомасом словно бы из ниоткуда – настолько мальчик бы поглощён дилеммой, связанной с предателем. Кроймас был конрийцем – одним из тех льстецов, что инстинктивно умеют использовать любую возможность угодить нужным людям, вплоть до того, что готовы ради этого заискивать перед рабами или детьми. Во всех отношениях он был полной противоположностью своего знаменитого отца Кристая Ингиабана. Кельмомасу показалось удивительным, что подобный человек вообще сумел пережить поход Великой Ордалии, учитывая все истории, которые ему уже довелось услышать. И всё же он был здесь – исхудавший, одетый в массивную кольчугу и пластинчатый хауберк. Из-за своих отросших, давно не чёсанных чёрных волос он напоминал какого-то медведя и, невзирая на все выпавшие на его долю невзгоды, похоже, нисколько не поумнел.
