Ночь всё сгущалась. Они обнимались, смущённо бормоча друг другу трогательные заверения, ибо осознавали, что близится время безумной свирепости. Некоторые вели себя воинственно, а другие напыщенно, но всем им сегодня прощались эти крайности – свидетельства их противоречивой человеческой природы. Ведя беседы в тени Голготтерата, мужи Ордалии словно бы открыли для себя новую разновидность страха – ту, которая не столько приводит человека к смирению, сколько делает его целостным. Во мраке они разбредались по своим укрытиям, пытаясь согреться, и погружались в неспокойный сон, зная, что хотя бы на одну эту ночь за всё время их ужасающего пути они оказались благословенными.
Были ли они галеотскими танами, шайгекскими хирургами, айнонскими воинами-рабами, нансурскими колумнариями или налётчиками кхиргви… не имело значения. На протяжении нескольких страж они знали, что на них снизошла Благодать.
А в тени Апокалипсиса это было подлинным даром.
Глава четырнадцатая. Голготтерат
Мы дети минувшей печали, Наследники древних чинов, День завтрашний мы прославляем, В день нынешний – ярость наш зов…
«Песнь Сожжённого Короля», Баллады Шайме
Ранняя осень, 20 Год Новой Империи (4132, Год Бивня), Голготтерат
Гусиный клин, вытянутый и неровный, пронёсся по лазурному небу.
Рассвет. Лучи солнца вычернили внутренний склон изогнутого вала Окклюзии, заставив засверкать зеркальным блеском громаду Рогов. Золотое сияние обрушилось на искрошенные вершины и скалы, одарив лагерь Ордалии воспоминанием о его былом многоцветном великолепии…
Высочайшее из знамён Кругораспятия вспыхнуло белым.
Интервал прогремел в последний раз, наполнив неподвижный воздух пронзительным звоном, но запутанные лабиринты лагеря оставались пусты. Копья и пики торчали, воткнутые в песок. Откуда-то доносились отрывистые приказы владык и выкрики командиров, но более ничего не было слышно. А затем мужи Ордалии выступили, наводнив своими бессчётными множествами все лагерные проходы и закоулки. Безмолвие сменилось всевозрастающим гомоном. Пустота наполнилась повсеместной деятельностью.
Ведьмы и колдуны, оставаясь в пределах выделенных соответствующим Школам пространств, разбивались на тройки. Учитывая их яркие одежды, они казались диковинными цветами, распустившимися на вершинах Окклюзии. Даже от самых старых и дряхлых из них исходили мерцающие ореолы колдовского могущества. Обычные воины, подкрепившись тем, чем было возможно, присоединялись к всеобщему движению в направлении периметра лагеря, где их собратья и соотечественники строились в боевые колонны под строгим присмотром своих командиров. Всё вокруг щетинилось лесом копий, сияло ослепительным блеском оружия и натёртых до блеска доспехов. Повсюду можно было увидеть группы коленопреклонённых людей, творящих общую молитву. Звуки песнопений разносились над шумящими толпами – псалмы, исполненные смятения и насыщенные воспоминаниями, гимны, обуянные гневом и напоённые славословиями. Выжившие Судьи помогали жрецам с Отпущениями.
Невзирая на все тяготы их скорбного пути, несмотря на все удары и раны, отмеренные им Шлюхой, Великая Ордалия оставалась военным чудом. Едва ли треть выступивших из Сакарпа воинов дожили до этого дня. Четверть Ордалии погибла в Ирсулоре. Ещё четверть пала у Даглиаш или умерла от чудовищных последствий Ожога. Различные болезни, истощение и смертоубийства унесли остальных. И всё же на проклятых пустошах Шигогли собралось около ста тысяч душ, что вдвое превосходило силы Анасуримбора Кельмомаса времён Ранней Древности и по меньшей мере втрое – численность ишроев Куйяра Кинмои.
Воинство Воинств строилось, укутав целые лиги клубящейся пылью. Находящимся в руинах Акеокинои часовым, наблюдавшим за тем, как боевые порядки Людей Юга удивительным образом словно бы сами по себе возникают из сгущающихся потоков и облаков пыли, казалось, будто само время обращается вспять. Поблёскивающие фаланги одна за другой маршировали по пустошам, фланги выгнулись, выдвигаясь навстречу могильному присутствию Голготтерата. Эмблемы и символы, собранные со всех Трёх Морей, украшали боевые построения, как и тысячи вариаций стягов Кругораспятия, лениво обвисших в морозном утреннем воздухе.
Лошади либо были съедены, либо, вконец оголодав, остались за стеной Окклюзии, слишком ослабевшие, чтобы перенести через хребет даже ребёнка, не говоря уж о тяжеловооружённом рыцаре. Лишь лорды Ордалии оставались конными. Облачённые в доспехи и то военное снаряжение, что им удалось до сей поры сохранить, они объезжали боевые порядки, проверяя и напутствуя своих людей. Ответные возгласы воинов гремели над пустошами.
Святой Аспект-Император разделил Ордалию на три Испытания, как он назвал их, перед каждым была поставлена своя цель. Люди Среднего Севера под началом короля Коифуса Нарнола образовывали центр, которому было приказано штурмовать Гвергиру – циклопическую надвратную башню, защищающую знаменитую Пасть Юбиль – Чёрный Зев Голготтерата. На правом фланге Сыны Шира под командованием жестокого короля Нурбану Сотера должны были атаковать и захватить башню Коррунц, сторожащую подходы к Юбиль с севера. На левом же фланге Сынам Киранеи, ведомым князем Инрилилом аб Синганджехои, предстояло взять Дорматуз – чудовищную товарку Коррунц, обороняющую южные подступы к Вратам.
Громадная тень Окклюзии – не чёрная, а скорее охряная или шафрановая из-за мерзкого блеска Рогов – отступила от скалящихся золотыми зубцами парапетов и начала медленно смещаться к подножью каменистых склонов. Издаваемый воинством шум постепенно растворился в шипении утреннего солнца. Вскоре слышны были лишь крики отдельных, судя по всему, впавших в неконтролируемое буйство душ. Святой Аспект-Император пока что не появился, но его стяг реял высоко и был хорошо заметен всем – укреплённое перед фронтом Воинства чёрное Кругораспятие, некогда непорочное, но ныне истёртое ветрами и представляющее собою лишь пустой круг, из которого даже исчез образ их божественного Пророка, словно бы вознёсенного в суровые небеса. Все взгляды обратились к этому знамени, и все сердца обрели утешение, ибо оно истрепалось и обветшало так же, как они сами, и все различия между ними заключались в единственном принципе, точно определяемом совершенством этого тонкого истёршегося круга.
Безмолвие опустилось на Святое Воинство Воинств. А затем единым гремящим голосом мужи Ордалии вознесли Храмовую Молитву.
Возлюбленный Бог Богов, ступающий среди нас,
Да святятся твои священные имена…
Единодушный хор разнёсся над равниной Шигогли, и мужи Ордалии услышали то же самое, что некогда довелось услышать их предкам, как, впрочем, и нелюдям во времена ещё более древние: то, как звуки, словно бы издеваясь над всеобщей молитвой, отражаются от Рогов насмешливым эхом. Голоса некоторых воинов – тех, кто впал в замешательство, – дрогнули, но прочие оставались сильными, служа своим братьям примером, побуждая их возглашать священный речитатив всё громче и громче.
Это была молитва, которую они узнали, казалось, ещё до того, как родились. Слова, используемые так часто, что словно бы стали неразличимыми и недвижными, втиснутыми в само их существо ещё до того, как они стали собой. И потому, произнося их, они будто бы оказывались укоренёнными в бесконечности, а Ковчег, при всей своей головокружительной необъятности, представлялся не более чем фокусом некого тщеславного фигляришки, сотворённым при помощи фольги и правильно выбранной перспективы.
