— Ты о чем?
— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — поинтересовался я. — Нет ли тошноты по утрам? Раздражения, плаксивости?
— Ничего, — пожала она плечами. — У меня задержка, но такое бывает. Я болела.
— Ты здорова. Более того, носишь маленького Мурашко. Вот такого! — я свел большой и указательный палец, показав расстояние с булавочную головку. — Но сердечко у него уже бьется.
— Сердечная трубка, — поправила она. — У таких маленьких сердца еще нет. Ой, Миша! Ты откуда знаешь? Про маленького?
— Вижу. Иди ко мне, — я сгреб ее и усадил на колени. — Сейчас кое-что расскажу…
Про визит таинственного незнакомца я умолчал — зачем волновать любимую, об остальном поведал. Дескать проснулся поутру, а тут такое… Испытал на деле — получилось. Исцелять теперь могу пачками. Рассказ получился длинным, поскольку прерывался поцелуями и обнимашками. В той жизни у меня не было детей, потому чувство, которое испытывал сейчас, трудно выразить словами. За меня говорили губы и руки. Вика млела. Нам не мешали. Во дворе снова заиграл баян — клиника гуляла.
— Что теперь будет, Миша? — спросила милая, когда я наконец завершил рассказ.
— Жить будем, — пожал я плечами. — Сына растить.
— А если девочка?
— Значит, дочку.
— Через шесть месяцев в декрет, — вздохнула Вика. — Только стала заведующей.
— Будешь заведовать семьей, — хмыкнул я. — Тоже нужная работа.
— Квартира маловата, — вздохнула она. — Всего комната. Ребенок спать не даст. Ладно я, но тебе работать.
— Подумаем, — пообещал я.
За нас подумали другие. Вернувшийся из ЦК Яковлевич огорошил новостями. Бунт в клинике стоил постов секретарю ЦК и министру МВД, а целителю решили выделить квартиру. Последнюю новость Терещенко подал так, что становилось ясно, кто постарался.
— Хотя решение принял первый секретарь ЦК, есть еще исполком. Формальности придется соблюсти, — огорошил далее. — Иначе вопрос застопорится. Вы должны иметь право на расширение. Где прописаны сейчас, Михаил?
— Нигде, — ответил я. — От супруги бывшей выписался, у Виктории прописаться не могу — не хватает метров
[51]. Вот распишемся, тогда.
— Сделайте, Михаил Иванович! — посоветовал Терещенко. — Хорошо б еще Виктория Петровна была беременной.
— Есть такое, — улыбнулся я.
— Какой срок? — оживился он.
— Где-то два месяца.
— Маловато. Обычно в расчет берут не менее четырех
[52], но у вас случай особый. Полагаю, выделят.
Этой новостью я обрадовал Вику, вернувшись в ординаторскую.
— Целых три комнаты! — изумилась она. — Да еще выбрать можем?
— Считаешь, не достойны? — хмыкнул я.
— Жаль, что мою квартиру придется отдать кооперативу
[53], — вздохнула Вика.
— Зачем? — пожал я плечами. — Пропиши младшую сестру, ей останется.
— Она учится в Могилеве, где живет в общежитии.
— Переведем в Минский пед! — хмыкнул я. — У Терещенко найдутся знакомые.
— Ох, Миша! — вздохнула она. — Иногда кажется, что для тебя нет невозможного.
— Это не так, дорогая! — возразил я. — Летать пока не умею. А хочется. Ладно, отправляемся домой. Завтра новый день.
— Чем займемся? — спросила Вика. — Детей с ДЦП ты исцелил, других не скоро не привезут.
— Найдем, чем, — обнадежил я.
* * *
Заведующая детским онкологическим отделением вошла в кабинет главного врача и решительно направилась к столу.
— Присаживайтесь, Татьяна Павловна! — поспешил Терещенко.
— Что происходит, Семен Яковлевич? — спросила заведующая, устроившись на стуле. — Объяснитесь.
— О чем вы? — удивился главный врач.
— У меня все дети в отделении выздоровели — быстро и неожиданно. Даже те, которые…
Она не договорила, но Терещенко понял: безнадежные.
— Вот и славно! — улыбнулся женщине.
— Не темните, Семен Яковлевич! — насупилась заведующая. — Так не бывает. Я два десятка лет в профессии, но подобного не видела.
— Все случается, — развел руками Терещенко.
— Не держите меня за дуру! — вспыхнула заведующая. — Если проводите эксперимент, то могли уведомить. Я ведь поняла. В отделение приходил Михаил Иванович с Викторией Петровной, раздавал деткам фрукты и конфеты, после чего они пошли на поправку — сразу все.
— Гм! — сказал Терещенко. — Без исключения?
— Да!
— Замечательно! — воскликнул главный врач.
— Это он?
— Да, — признался Терещенко. — Михаил Иванович попросил разрешения поработать у вас.
— Почему не уведомили?
— Михаил Иванович сомневался, что получится. А еще боится разглашения. Если вдруг узнают, что целитель лечит рак… Представляете?
— Да, — кивнула заведующая. — Но…
— Умоляю вас, Татьяна Павловна! Пусть идет, как сложилось. Михаил Иванович лечит деток, а заслуга будет вашего отделения. Попросите персонал молчать. В противном случае там, — он указал на окно, — встанет толпа. — Нас с вами разорвут на части, Михаил Иванович плюнет и уедет за границу. Его везде примут с распростертыми объятиями. Ну, и кто станет исцелять наших детей?
— Хорошо, — сказала заведующая, подумав. — Только это… Исцеляет он, а заслуга наша.
— Вы разве не стараетесь? Я же знаю. От деток не отходите. И без Мурашко успешно лечили. Он только помогает. Выписывайте своих маленьких пациентов и набирайте новых. Не найдете в Минской области, берите из других. Исцелят этих, приглашайте из Украины и России. Чернобыль — наша общая беда. Но ни слова о Мурашко!
