— Да свершится воля державы, — прошептал Марл.
— Да будет так, — согласился Кай. — Когда Мойдарт будет мертв, отправляйтесь к Пинансу и прикажите вести армию на север. Эльдакр должен быть захвачен.
— Можете положиться на меня, милорд.
— Знаю, Марл, хотя я и недоволен тем, что вам не удалось уничтожить дьявольское отродье. Разве я не велел выбирать убийц с умом?
— Велели, милорд. Моя информация показывала, что Кохланды идеально подходят. Я прошу прощения за свою неудачу.
— Вы поступили необдуманно. Следовало сразу отправиться к Тостигу. Не стоило полагаться на Дрейга Кохланда только потому, что он однажды повздорил с Кэлином Рингом.
— Да, милорд. Я допустил ошибку.
— Одну ошибку можно и простить, Марл. Ошибки многому учат. Именно поэтому это новое задание досталось вам. Выполните его хорошо, и снова окажетесь у меня в милости.
Оставшись один, Винтерборн молча смотрел на труп Ферсона. Его трусость не была секретом, поэтому Ледяной Кай не принял его в Искупители. Те, кто изменит мир, должны быть сильными. Однако Ферсон оказался полезным. Кай не был обласкан королевской симпатией, и, чтобы попасть в кружок избранных, ему пришлось воспользоваться дружбой богатого и влиятельного бездельника.
Теперь, когда Кай распоряжался королевской армией, его власть стала почти абсолютной.
Да свершится воля державы!
Слова Марла Коупера все не шли из головы.
Даже теперь, после стольких лет, фраза вселяла в Кая смутное беспокойство. Он сочинил ее шесть лет назад в этом же зале, чтобы вселить в Искупителей благоговение перед державой. Тогда ему и в голову не приходило, что слова эти могут нести в себе хоть крупицу истины. Формула была не истиной, а лишь средством подчинить людей. Теперь, спустя годы, его все чаще охватывали сомнение и тревога.
Череп таит в себе невероятную силу, но разве может он обладать разумом? Нет! — пытался убедить себя Ледяной Кай.
И все же, когда держава лежала в его руках, ум Кая становился более сосредоточенным, чем когда бы то ни было. Без нее его разум уподоблялся птице, запертой в клетке, повешенной к потолку крошечной комнаты в маленьком домике. С черепом в руках он превращался во всевидящего орла, парящего высоко над землей. Именно тогда он принимал решения. Именно тогда он понимал всё.
Череп не обращался напрямую, он посылал цвета и формы, контуры и очертания, указывающие на успех или на опасность, как в детской игре, которую когда-то устраивал для них с Гайаном отец. Он прятал в огромном парке подсказки, дети находили их и прибегали к нему за вознаграждением. Сейчас происходило то же самое. С черепом в руках Кай видел опасность едва ли не раньше, чем она возникала.
Так было с прошлой битвой. Армия Людена Макса должна была нанести королевским войскам небольшой ущерб, а потом, уничтожив лорда Бакмана и его стражников, потерпеть поражение от затаившихся в роще рыцарей Жертвы. Войска Макса, потерпев незначительные потери, были бы отброшены, а с гибелью Бакмана Ледяной Кай упрочил бы свое положение при короле. В общем, план был прост и пришел ему в голову, когда он держал в руках череп. Образы возникали перед ним, будто отлитые из сверкающей стали, возможные помехи выглядели ржавчиной на ее поверхности. Единственный недостаток плана заключался в том, что Бакман был хорошим солдатом и умелым полководцем. Он мог удержать позицию до прихода подкрепления.
Ледяной Кай продумал все. На правый фланг был послан Ферсон со строгим приказом избегать любых действий, если атака не будет направлена непосредственно на них. Всех прочих разместили так, чтобы они не успели подойти к Бакману в решающий момент.
План сработал бы безупречно, если бы не одна мелкая деталь. Гэз Макон.
Из-за него Бакман одержал частичную победу, и Ледяному Каю пришлось отравить старика, что делать совершенно не хотелось. Старый солдат заслуживал погибнуть на поле боя.
Теперь, глядя на распятое тело Ферсона, Кай чувствовал, как его переполняет ярость. Впервые увидев Гэза Макона вблизи, посмотрев в его разноцветные глаза, он вспомнил проклятие старого священника из Шелсана:
Я уйду с радостью, Ледяной Кай. Тебе будет много хуже, когда ты повстречаешь человека с золотым глазом.
Если бы не Мойдарт, он убил бы его еще тогда, при первой встрече.
Север скрывал источник беспредельной власти. Ледяной Кай понимал это, хотя и не знал, откуда взялось это понимание. Это чувство приходило, когда, приняв все необходимые решения, он выпускал державу из рук и погружался в странные сны, пробудившись от которых, чувствовал себя уставшим еще больше, чем прежде, и не мог вспомнить, что ему снилось. Все чаще он ловил себя на том, что мысленным взором рисует горы, которых никогда прежде не видел. В такие моменты его переполняла необъяснимая тоска.
Весь последний год он пытался добиться встречи с Мойдартом, посылая ему одно приглашение за другим и каждый раз получая учтивый отказ. Кай планировал взять с собой державу, весной самому нанести визит старику, исцелить его раны и вовлечь в братство.
Мойдарт стал бы бесценным союзником.
Как жаль, что столь достойный человек проклят таким сыном, как Гэз Макон!
8
Аптекаря Рамуса всегда удивляла ирония судьбы. Он был невысок, лысоват, близорук и за все пятьдесят лет жизни ни одной живой душе не пожелал ничего дурного. Его жизнь состояла в служении другим, сборе лекарственных трав, облегчении чужих страданий и исцелении болезней. Он очень удивился бы, если бы узнал, насколько любим жителями Старых Холмов.
Проще говоря, если бы о нем спросили тех, кто был с ним знаком, они бы ответили: «Рамус хороший, добрый человек». Те, что наблюдательнее, вроде школьного учителя, Алтерита Шаддлера, добавили бы: «Застенчивый человек, не понимающий природы зла». И никто не знал его достаточно хорошо, чтобы сказать еще что-то. До недавних пор у него не было друзей. Он нечасто приглашал к себе гостей, не слушал и не распространял сплетни. Рамус был неизменно вежлив со всеми знакомыми, снимал серую шляпу перед женщинами и раскланивался с мужчинами. Его застенчивость даровала ему ту беспристрастность, благодаря которой пациенты могли не смущаясь описать самые интимные подробности своей болезни. Рамус тихо их выслушивал и прописывал лучшие из возможных лекарств.
Если бы кому-нибудь пришло в голову, что Рамус завяжет с кем-то дружбу, то он склонился бы к кандидатуре Алтерита Шаддлера, столь же застенчивого местного учителя. Однако на самом деле они редко разговаривали друг с другом.
Нет, внезапно возникшая на склоне лет дружба не имела никакого отношения к Алтериту Шаддлеру. Вот уже четыре года аптекарь питал симпатию к человеку, известному своей жестокостью, пренебрежением к человеческой жизни и бессердечным обращением с теми, кого он считал врагами.
Часто в бессонные ночи Рамус размышлял о том, как могла произойти такая нелепица. Эти мысли не покидали его и тогда, когда он сидел под картинами в галерее зимней резиденции Мойдарта и ждал, когда тот его примет.
