Рамус старался не обращать внимания на южную войну. Посетители лавки говорили о ней беспрестанно, Рамус делал вид, что внимательно слушает, но пропускал все мимо ушей и переносил свое внимание на приготовление лекарств, смешивание трав, на солнечные лучи, играющие на холмах, и на состояние здоровья пациентов. Последние несколько дней он неустанно любовался новорожденными ягнятами, только привыкавшими к ветру, солнцу, прыгавшими по полю на своих тоненьких ножках. Это зрелище вселяло в него чувство умиротворения.
Он остановился у дома кожевника Томаса Кантинаса и постучал. Дверь открыла его младшая дочь Келла и крикнула матери, что за дверью стоит мужчина.
— Как тебя зовут? — спросила девочка.
— Рамус.
— Он сказал, что он Рамус, — крикнула девочка в дом. Из кухни вышла Лайда, жена кожевника.
— Как он сегодня? — спросил Рамус, поклонившись.
— Спит чуть получше, но продолжает худеть, аптекарь.
«И ты тоже», — подумал Рамус, глядя на ее впалые щеки и покрасневшие глаза.
— Я принес еще трав, которые заглушат боль и помогут ему уснуть.
— Но вылечить-то они не вылечат?
— Нет. Его уже ничто не вылечит. Вот, я написал, как принимать травы.
— Мне нечем заплатить, аптекарь, — покраснела Лайда.
— Расплатитесь, когда сможете, — ответил он. — Вы хорошо высыпаетесь?
— Не совсем, — ответила она. — Ночью ему хуже всего, он начинает кричать.
— Завтра я принесу болеутоляющую микстуру. Доброй ночи. За Рамусом закрылась дверь, и он вздохнул. Жизнь в горах нелегка, но смерть еще тяжелее. У Томаса Кантинаса было шестеро детей, мало денег и рак кишечника. Старший сын, которому только исполнилось четырнадцать, еще слишком мал, чтобы стать главой семьи. Рамус решил завтра же зайти к мяснику и убедить его помочь несчастной семье с едой.
Он пошел домой. Окошки первого этажа светились, из каминной трубы курился дымок. Он открыл дверь. Шула Ахбайн, его экономка, вышла навстречу и помогла снять тяжелое зимнее пальто.
— Садитесь у огня, — сказала она. — Я сварила глинтвейн — принесу стаканчик.
Маленький аптекарь пробормотал «спасибо» и уселся в любимое кресло. Шула раньше собирала для Рамуса травы, потом работала на Мэв Ринг и стала хорошей экономкой. Жизнь не баловала ее. Еще в те времена, когда такие союзы не одобрялись, Шула влюбилась в паннона. Не одобрялись? Рамус грустно улыбнулся. Шула стала изгоем для собственного народа. Когда она осталась без мужа, то едва не погибла от голода вместе с сыном, Банни.
Шула вернулась и протянула ему стакан глинтвейна.
— Прекрасно, — сказал он, пригубив напиток. — Есть новости от Банни?
— Он мало пишет. Сейчас перемирие, и их разместили в Шелдинге. Значит, все в порядке.
— Может, война наконец подходит к концу.
— Да, я тоже надеюсь на это. Мне очень не хватает его. Шула подошла к вешалке и закуталась в свою шаль.
— На кухне горячее рагу, и еще я испекла хлеб, он в кладовой.
— Спасибо вам, Шула. Доброй ночи.
Оставшись один, Рамус устроился поудобнее и задремал. Очнувшись, он понял, что думает о Мойдарте. Ему будет не хватать разговоров о живописи. Аптекарь и сам начал рисовать, не горные пейзажи, конечно, а простенькие букеты из трав и цветов. Получалось плохо, но в последний год стало немного получше. Мойдарту он их не показывал.
Вскоре он проголодался и уже собрался разогреть рагу, когда снаружи раздался грохот копыт, а потом кто-то заколотился в дверь.
Рамус открыл. За порогом столпилось несколько солдат.
— Аптекарь Рамус?
— Да, это я. Кто-то болен?
— Вы пойдете с нами.
— Я закончил свои посещения на сегодня, господа. Солдат ударил его по лицу, и Рамус, отшатнувшись, уронил вешалку.
— Делай, как говорят, — сказал солдат, переступив порог и подняв аптекаря на ноги. — У тебя и так неприятности. Будешь меня доводить — лучше не станет.
Ошеломленного Рамуса выволокли из дома и усадили на высокую лошадь. Он уцепился за луку седла, один из солдат ухватил лошадь за повод, и они поскакали прочь от Старых Холмов.
Он ехал, потрясенно пытаясь осознать, что происходит.
У тебя и так неприятности.
Какие неприятности? Откуда? Никогда в жизни он никого не обидел, даже не думал об этом. Наверняка произошла какая-то ошибка.
Кони повернули к Эльдакру и въехали в замок. Там Рамуса сняли с седла, поволокли внутрь, там вверх по лестнице и дальше по коридору. Идущий впереди солдат остановился и постучал в дверь.
— Да? — раздался голос Пинанса, как показалось Рамусу, сердитый.
Солдат открыл дверь и втолкнул туда Рамуса.
— Как приказывали, милорд, это аптекарь.
— Я знаю, кто он. Мы уже встречались. Ну и что вы скажете в свое оправдание, аптекарь?
— Боюсь, я вас не понимаю, милорд.
В руках у Пинанса был хлыст. Он сделал шаг вперед и полоснул Рамуса по лицу. Боль была невыносимой.
— Я уже достаточно зол. Не стоит приводить меня в ярость.
— Простите, милорд. Я не знаю, что вы хотите услышать.
— Вы что, недоумок? Посмотрите вокруг. Осматриваться не было необходимости. В центре комнаты стоял мольберт с незаконченным горным пейзажем.
— Да, милорд? Это студия. Здесь Мойдарт пишет свои картины.
— Вы и в самом деле недоумок. Обманули, насмеялись надо мной, а теперь не знаете, почему вы здесь?
— Я обманул вас? — озадаченно переспросил Рамус. — Но в чем?
Пинанс снова занес хлыст, и Рамус отшатнулся, машинально заслонив лицо рукой.
— В чем? — воскликнул Пинанс, ударив Рамуса хлыстом по руке. Тот вскрикнул. — В чем?! Вы не знали, что мы заклятые враги?
— Знал, милорд.
— И все-таки заставили меня купить его пачкотню?
— Нет, милорд. Вы сами приказали поговорить с художником. Помните? Вы пришли на прием и увидели картину на стене. Я предупредил, что художник не желает раскрывать своего имени. А когда вы захотели заказать картину, я пошел и рассказал об этом Мойдарту. Он написал вам истинный шедевр, а не пачкотню.
— Полагаю, он немало позабавился этим.
— Думаю, что да, хотя позже у него нашлись причины для сожаления.
— И какие же?
— Вы заплатили ему семьдесят пять фунтов. Через год стоимость его пейзажей возросла вдвое, а в этом году — вчетверо. Без сомнения, его не радовала мысль о том, что купленная вами картина стоит в четыре раза больше, чем вы за нее заплатили.
— Меня не волнует ее цена. Первое, что я сделаю, вернувшись домой, — изрежу ее на куски собственными руками.
