– Есть, два румба вправо, – ответил матрос-рулевой, поворачивая штурвал.
И началась гонка за жизнь. На корабле сыграли боевую тревогу. Экипаж занял места по расписанию. Из машинного отделения в рубку на минуту зашел старший инженер-механик Зверев, чтобы уточнить задачу.
Вместе с Панфёровым они поднялись на смотровую площадку, потом спустились вниз. Командир корабля вернулся в рубку, а стармех в машинное отделение.
– В течение часа тридцать пять узлов пообещал Василий Васильевич дать. Может, и сможем проскочить, а там до устья Пэйхо совсем ничего остаётся. Биться нам, Тимофей Васильевич, практически нечем. Один аппарат с самоходной миной, да по сорокасемимиллиметровки на баке и корме. Облегчили нас по максимуму. Пять орудий сняли и один аппарат. Так что только на скорость и надежда.
Буквально через несколько секунд после слов командира корабля эсминец значительно прибавил скорость. Минут через пять стало ясно, что висевшие на хвосте японские истребители начали отставать, а идущий наперерез корабль также прибавил скорость, однозначно показав, что он противник. Ещё через несколько минут Панфёров опознал в нём японский миноносец типа «Икадзучи».
Японский истребитель открыл огонь из носового орудия, находясь ещё в трёх милях. За ним открыли огонь и преследователи за кормой. То и дело, то вдалеке, то ближе к кораблю вокруг «Лейтенанта Буракова» стали вставать водяные султаны разрывов.
Как же трудно находится на корабле под огнём противника, зная, что от тебя ничего не зависит и остаётся положиться только на господа Бога. Пока корабль шёл на прорыв я молился и Богу, и святым, а перед глазами проносились лица дорогих мне людей. Никогда ещё не чувствовал себя таким беззащитным и, главное, ничего не мог поделать.
А матросы без всякой бронезащиты отвечали огнём из двух 47-миллиметровок, а мичман Селезнёв готовился выпустить из минного аппарата торпеду, как только позволит дистанция. И всё это под поющими вокруг осколками.
Вскоре пошли первые раненые, а потом и убитые. Три японских миноносца, боясь упустить нас, открыли огонь из всего, что могло стрелять по «Лейтенанту Буракову».
Вот японский трёхдюймовый снаряд прилетел в корму, разметав артиллерийский расчёт нашей сорокасемимиллиметровки и заставив её замолчать. Следующий снаряд через пару минут разорвался, попав во вторую трубу миноносца. Осколки, пробивая палубу и корпус корабля, разлетелись по сторонам. Один из них повредил главный паропровод и «Лейтенант Бураков» начал терять ход.
Из люка в машинное отделение на палубу с дикими криками вывалился матрос, закрывший лицо ладонями, которые на глазах становились красными и покрывались огромными волдырями.
– Тимофей Васильевич, вы мне обещали исполнить песню не хуже, чем про «Варяг», – взгляд Панфёрова, который он бросил на меня был с какой-то сумашедшинкой. – Мы, конечно, не крейсер, но тоже кое-что можем. Ну-ка, Миша, дайка мне штурвал, а сам дуй к Селезнёву. Передашь господину мичману, что у него будет только один выстрел, и он не должен промахнуться.
Миноносец сделал резкий поворот и пошёл в атаку на пытавшийся перерезать курс японский истребитель.
Панфёров, кидая корабль то вправо, то влево, сбивая противнику прицел, во всё горло запел-заорал:
Наверх, вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
Миноносец хоть и терял ход, но шёл ещё около тридцати узлов. Я приник к смотровой щели, глядя на то, как начал быстро приближаться борт вражеского истребителя, с которого зачастили шестифунтовые скорострелки Гочкиса. Один из снарядов пробил металл рубки как раз между мною и Панфёровым, но не взорвался, а вылетел в открытую дверь.
Открыв глаза, которые успел зажмурить, почувствовав удар снаряда в рубку, увидел пенный след торпеды, устремившийся к японскому миноносцу, до которого оставалось пара кабельтовых, и уже можно было различить лица матросов противника.
Панфёров резко переложил штурвал, и корабль, застонав своим сварным корпусом, начал отворачивать от «Икадзучи» или как его там. Не успели мы окончательно отвернуть, как раздался взрыв и японский истребитель, потеряв корму, ещё несколько секунд шёл вперёд, постепенно задирая нос всё выше и выше.
Под наши громкие крики «ура» корабль противника булькнул на дно, а мы постепенно теряя ход, вернулись на прежний курс. Два других японских истребителя за это время сократили расстояние до полутора миль и продолжали сокращать расстояние, ведя непрерывный огонь.
– Видимо не придется услышать вашу новую песню, Тимофей Васильевич. Ещё минут пятнадцать-десять и они нас догонят, если выдержим такой ход, или накроют попаданием. К тому же нам даже ответить нечем. Орудие на корме разбито. Если только развернуться и на таран идти. Лучше уж в бою погибнуть. Тем более у нас в трюме на баке ещё запасная самоходная мина есть, да и орудие там цело.
– Согласен, Константин Александрович. Мне в плен попадаться никак нельзя. Слишком много я знаю, а японцы умеют пытать. Уже успел во Владивостоке убедиться в этом, – я достал из кобуры пистолет и передёрнул затвор.
Панфёров недоуменно посмотрел на меня.
– Это страховка. Если не буду уверен, что таран получится, то застрелюсь.
– Понятно, – командир корабля тяжело вздохнул. – Тимофей Васильевич, позовите мичмана Селезнёва, а то Мишка куда-то пропал. Я Семёну Владимировичу должен отдать несколько распоряжений, перед тем как ляжем на обратный курс.
– Хорошо, Константин Александрович, – с этими словами я вышел из рубки.
