Появившиеся стараниями слепого судьи Филдинга «бегуны с Боу-стрит» были не только государственными служащими. В каком-то смысле они наследовали часть деятельности «вороловов» — любого из полицейских новой службы можно было нанять для проведения частного расследования. В тогдашнем обществе сохранялось подозрительное отношение к государственной полиции, и свои проблемы, связанные с преступностью, граждане предпочитали решать самостоятельно, но — с привлечением профессионалов сыскного дела. Некоторые «бегуны», выйдя в отставку, открывали частные конторы. Примечательно, что эти конторы никогда не назывались детективными — как правило, их называли информационными (справочными) бюро. Первоначально их деятельность не слишком отличалась от деятельности предшествовавших им «контор по розыску и возвращению похищенного и потерянного имущества», как называли свои фирмы некоторые «вороловы». И объявления, которые печатали в газетах первые частные сыщики, порой не отличались от объявлений, публиковавшихся в «Дейли каррент» Джонатаном Уайльдом со товарищи. В обществе деятельность «красногрудых» вызывала большей частью критические отзывы. Например, очерк «Сыскная полиция» Чарльз Диккенс начинает так:
«Мы отнюдь не из тех, кто свято верил в старую полицию с Боу-стрит. Сказать по правде, мы полагаем, что репутация у этих господ была дутая. Помимо того, что иные из них были людьми очень невысокой нравственности и слишком привыкли иметь дело с ворами и другими подонками, — в обществе они при каждом удобном случае напускали на себя таинственность и не в меру важничали.
Неизменно находя поддержку в неспособных судьях, заботившихся об одном — как бы скрыть своё бессилие, и располагая перьями тогдашних борзописцев, они сделались героями легенды. И хотя там, где требовалось предотвратить преступление, полиция всегда оказывалась совершенно беспомощной, а в деле сыска — распущенной, ненадёжной и неповоротливой, многие по сей день верят в эту легенду о ней»
[27].
Среди «бегунов с Боу-стрит», ставших впоследствии частными сыщиками, можно назвать, например, Генри Годдарда. В историю криминалистики он вошёл в 1835 году, когда раскрыл убийство, впервые доказав, что роковая пуля, поразившая жертву, выпущена из пистолета, который принадлежал подозреваемому.
На пуле Годдард обнаружил небольшой выступ, а в жилище подозреваемого при обыске нашёл форму для литья свинцовых пуль, имевшую углубление, точно совпадавшее с выступом на пуле. Потрясённый уликой владелец формы тут же сознался в преступлении. Казалось бы, что тут сложного — установить индивидуальные особенности на пуле? Тем более, так явно бросавшиеся в глаза? Однако до Годдарда никто не обращал внимания на это
[28].
Юрген Торвальд в «Веке криминалистики» пишет:
«Сам того не ведая, Годдард стал предшественником многочисленных оружейников и полицейских, шарлатанов и настоящих исследователей, которые на протяжении жизни нескольких поколений создавали новые методы раскрытия преступлений, совершаемых с помощью огнестрельного оружия, — те самые методы, которые в первой половине XX в. вошли, подобно судебной медицине или токсикологии, в научную криминалистику и получили название «судебной баллистики» или «науки об огнестрельном оружии и боеприпасах»
[29].
Самое удивительное то, что «вороловы» не исчезли полностью и не трансформировались в более привычных нам частных детективов. Эта профессия дожила до сегодняшнего дня — правда, не в Старом Свете, а в Новом, не в Великобритании, а в Соединённых Штатах Америки. Здесь по сей день существует институт так называемых «охотников за головами» («Bounty Hunter», дословно — «охотник за вознаграждением»).
Интерлюдия первая. Афины, смерть Казановы
В 402 году до н. э. Афины были взбудоражены страшным событием — жестоким убийством некоего Эратосфена, молодого и знатного афинянина. Убийцу звали Евфилет, и он являл собою полную противоположность убитого: незнатен, не очень молод, земледелец, всю жизнь проводивший в поле. Причиной убийства стало сластолюбие Эратосфена: молодой человек соблазнил жену Евфилета. Обманутый муж, случайно узнавший об этом, ворвался в спальню жены, когда та принимала любовника, и убил последнего.
Поначалу этим всё и должно было закончиться: согласно существовавшему тогда закону, муж имел право убить любовника жены, если заставал того на месте преступления, а именно в семейной спальне. Закон этот уже в V веке до н. э. считался анахронизмом. Как правило, соблазнитель отделывался денежным штрафом или позорным, но не опасным для жизни наказанием. Такая крайняя форма мести, как лишение жизни оскорблённым мужем, практически не применялась. Но и отменён варварский закон не был. Поэтому убийство сошло бы Евфилету с рук, если бы не родственники Эратосфена. Они возбудили против убийцы судебный процесс, утверждая, что Эратосфен не сам пришёл в дом Евфилета, а хозяин вероломно заманил его именно для того, чтобы безнаказанно убить ничего не подозревавшего Эратосфена. Причины подобного поступка истцы объясняли очень смутно — мол, Евфилет то ли боялся каких-то разоблачений, которые будто бы мог сделать убитый, то ли между ними имела место давняя вражда, то ли ответчик намеревался из убийства лже-распутника извлечь какую-то корысть. Так или иначе, суд принял иск к рассмотрению.
Судебный процесс в Афинах того времени представлял собою ораторское состязание между истцом и ответчиком. Причём выступать они должны были сами, не передавая своих ролей нанятым обвинителям и защитникам. В связи с этим в Афинах обрела популярность профессия логографа — «писателя речей». Логографы принимали заказы на сочинение обвинительных и защитных судебных выступлений. При этом от них требовались, естественно, знание законов, владение основами ораторского мастерства, а в ещё большей степени — способность разжалобить судей и добиться благожелательного их отношения к своему заказчику (неважно, обвинителю или обвиняемому). Один из самых известных логографов Дионисий Галикарнасский писал: «Когда судьи и обвинители — одни и те же лица, необходимо проливать обильные слёзы и произносить тысячи жалоб, чтобы быть с благожелательностью выслушанным»
[30].
И «писатели речей» соревновались в умении выжать у судей больше слёз.
Профессия со временем стала не только популярной, но и прибыльной, так что известные ораторы Лисий, Демосфен, Исократ, Дионисий Галикарнасский не гнушались такой возможностью заработка. В то же время, как справедливо отмечал переводчик речей Лисия на русский язык академик С.И. Соболевский, уважением сограждан логографы не пользовались: слишком уж далеки были их аргументы от объективной картины тех или иных преступлений. В России много позже существовала поговорка, несколько раз цитируемая Достоевским: «Адвокат — нанятая совесть». К афинским логографам она применима в не меньшей, а то и большей степени, чем к их будущим коллегам. Частенько случалось, что один и тот же умелец писал речь как обвинителю-истцу, так и обвиняемому-ответчику.
