Составлено в Париже пополудни 25 дня мая месяца 1672 года.
Подписано де Сент-Круа»
[55].
Далее на том же листе имелась приписка, сделанная рукой всё того же де Сент-Круа:
«Один пакет предназначен г-ну Пенотье, каковой и надлежит ему отдать»
[56].
Шкатулку, естественно, вскрыли, невзирая на волю покойного. В ней оказались снадобья, необходимые для приготовления сильнодействующих ядов, а также некоторое количество готового яда. Вот что было сказано по этому поводу в заключении привлечённого полицией аптекаря Ги Симона:
«Этот хитроумный яд ускользает при любых исследованиях; он настолько таинствен, что его невозможно распознать, столь неуловим, что не поддаётся определению ни при каких ухищрениях, обладает такой проникающей способностью, что ускользает от прозорливости врачей; когда имеешь дело с этим ядом, опыт и знание бесполезны, правила сбивают с толку, поучительные изречения бессмысленны.
Были произведены самые достоверные и общепринятые опыты с различными элементами либо на животных…
Яд Сент-Круа прошёл все испытания и ускользнул во всех опытах; яд плавает на воде, он легче её и вынуждает оный элемент подчиниться; он также оказался неуловим при испытании огнём, после какового от него осталась только безвредная пресная материя; в животных он скрывается так искусно и с такой хитростью, что совершенно невозможно его распознать; у животного все органы остаются здоровыми и невредимыми, проникая в них как источник смерти, этот хитрый яд в то же время сохраняет в них видимость и признаки жизни»
[57].
После этого, разумеется, расследованием обстоятельств гибели шевалье Сент-Круа занялась полиция, под руководством лейтенанта по уголовным делам Франсуа Дегрэ. Этот относительно молодой человек к тому времени уже снискал славу одного из лучших полицейских офицеров Парижа
[58].
Ему-то и удалось установить картину, которая и сегодня поражает изощрённостью и невероятной жестокостью. За несколько лет до смерти Сент-Круа капитан полка де Траси, увлёкся красавицей маркизой де Бренвилье, и она ответила молодому кавалерийскому офицеру взаимностью. Настолько, что она ушла из семейного дома и поселилась у любовника. Маркиз де Бренвилье поведением жены был нисколько не смущён, тем более что женился он на ней не по любви, а из-за немалого приданого.
Но вот отцу её, судье Дре д’Обрэ, поведение дочери категорически не понравилось. И, для того, чтобы принудить её к соблюдению приличия, а заодно чтобы наказать ветреного кавалериста, он добился персонального ордера на арест Сент-Круа.
И это было роковой ошибкой. Потому что соседом капитана по камере случайно оказался итальянец Экзили, специализировавшийся на изготовлении ядов и обвинявшийся во многих отравлениях, совершённых в Риме.
Возможно, наши любовники уже обсуждали различные способы решения проблемы нудной опеки маркизы со стороны отца и старших братьев. Ну и, конечно, проблемы скорейшего получения немалого наследства. Так что судья д’Обрэ собственными руками обеспечил своих убийц орудием убийства. Вскоре после освобождения из-под ареста капитана Сент-Круа в страшных муках скончались отец маркизы де Бренвилье, а следом — её старшие братья. Правда, в тот момент врачи посчитали причиной этих смертей какую-то непонятную, но очень тяжёлую болезнь. Лишь после несчастного случая с капитаном стало понятно, что родственники прекрасной маркизы были отравлены сложным ядом, присутствие которого медики поначалу не смогли обнаружить. В ходе следствия основные показания (под пыткой, но в то время это была обычная следственная практика) дал помощник погибшего офицера некто Лашоссе. Он не только назвал в качестве главной соучастницы преступлений Сент-Круа маркизу Мари Мадлен де Бренвилье, но и сообщил жуткие подробности о том, как испытывались составляемые преступниками яды — прежде чем использовались по назначению. Оказалось, что маркиза проверяла их действие сначала на собственной служанке, а затем в больнице для бедных, куда приходила якобы из милосердия — раздать несчастным специально выпеченный хлеб. Хлеб был начинён ядом, и великосветская убийца хладнокровно наблюдала за тем, как отрава действовала на нищих. Лашоссе был приговорён к колесованию и казнён на Гревской площади — ещё до того, как была взята под стражу маркиза. Его показания подтвердила чудом выжившая служанка — ей повезло, яд вызвал тяжёлую болезнь, но не смерть.
Мари Мадлен де Бренвилье попыталась скрыться в женском монастыре в Льеже. Но специально посланному туда Франсуа Дегрэ удалось выманить преступницу и доставить её в Париж. Она призналась не только в отравлении родных (убийства бездомных и попытка отравления служанок судей интересовали мало).
Она сообщила также о том, что готовила покушения на Кольбера и Мазарини.
Интендант финансов, действительно, болел непонятной болезнью в 1669 году — как раз в разгар деятельности дьявольской парочки. Маркизу заподозрили в том, что она действовала в данном случае по указанию опального министра Николя Фуке. Подозревали даже, что Фуке собирался её руками отравить самого «короля-солнце».
Но в этом, несмотря на пытку, Бренвилье не призналась. Прекрасную отравительницу отправили на эшафот. 17 июля 1676 года ей отрубили голову, а тело сожгли.
Тут я должен заметить, что к признаниям преступников прежних времён следует относиться с определённым скепсисом. Пытка входила в качестве обязательного и даже рекомендуемого инструментария в арсенал приёмов полиции XVII века. Насколько соответствовали истине показания женщины, которую подвергали мучениям разной степени, предоставляю судить читателям. Мне же кажется, что пристёгивание политических мотивов к делу об отравлении из корыстных побуждений, какими, несомненно, были убийства судьи д’Обрэ и его сыновей, никак не диктовалось интересами правосудия. Ла Рейни знал, что его покровитель Кольбер заинтересован в окончательном уничтожении опального соперника. Поэтому, не исключено, показания преступной маркизы о попытках отравления министра и короля по указанию арестованного Николя Фуке, появились в деле именно по этой причине.
Под впечатлением от ужасного дела, а также подозревая, что мода на «порошки Бренвилье» будет активно распространяться в свете, король приказал учредить так называемую «Огненную палату» или «Огненный суд» («Chambre ardente»), которая занималась расследованием преступлений среди знати, имеющих не только уголовную, но и политическую окраску. Палату возглавил всё тот же Николя де ла Рейни. Само же «Дело о ядах» повлекло за собой ещё одно дело — вдовы Монвуазен, которое иногда считается лишь финалом «Дела о ядах». В ходе следствия стало известно, что некая Катрин Монвуазен (или Ла Вуазен) специализировалась на поставках ядов для знатных персон — таких, как племянница кардинала Мазарини герцогиня Суассонская и даже официальная фаворитка короля мадам де Монтеспан. Соучастником Монвуазен был сатанист и чернокнижник аббат Гибур, устраивавший для высокопоставленных заказчиц «чёрные мессы», во время которых приносились в жертву дьяволу младенцы, купленные у нищенок специально для этой цели.
