«На этой ненависти к политическим шпионам и к бесцеремонному вторжению их в Лондон основал Эдвин Джемс свою защиту. Что он делал с английскими агентами, трудно себе вообразить. Я не знаю, какие средства нашёл Scotland Yard или французское правительство, чтоб вознаградить за пытку, которую заставлял их выносить Э. Джемс»
[109].
И дело закончилось оправданием подсудимого, который при этом вовсе не скрывал своих планов. Только представьте себе: эмигранта, намеревавшегося убить главу соседней державы, под рукоплескания обывателей, присяжные объявляют невиновным — и потому лишь, что обвиняют его полицейские агенты, «пилеры», «ищейки»! Вот каким было отношение к представителям правоохранительных органов в тогдашнем обществе. Причина крылась отнюдь не в личных качествах полицейских, а в принципиальном нежелании англичан терпеть вмешательство государства в личную жизнь. Разумеется, права человека важны, и любовь к свободе заслуживает всяческих похвал. Но всё имеет свою обратную сторону. Оборотной стороной любви подданных Соединённого Королевства к свободе была ненависть к тем, кто формально отождествлялся с запретами и ущемлением прав, хотя на деле стоял на страже жизни и собственности обывателей.
Детектив-сержант Джонатан Уичер испытал такое отношение на собственной шкуре. Сразу же после судебного заседания, на котором адвокат Констанс Кент разбил аргументы обвинения (ключевое доказательство, окровавленную сорочку, Уичер представить, понятное дело, не смог) в газетах развернулась самая настоящая травля сыщика. Журналисты и политики яростно обрушились на Уичера, осмелившегося обвинить в кровавом преступлении скромную благовоспитанную девушку из хорошей семьи. Его называли безнравственным циником, глупцом, подкупленным настоящим преступником. Дело даже дошло до запроса в палате общин. Начальник Уичера сэр Ричард Мэйн (глава Скотланд-Ярда) поспешил отозвать оскандалившегося сыщика. Детектив продолжал чуть ли не ежедневно получать свою порцию грязи, а оправданная Констанс Кент — жалости.
Джонатана Уичера довели до нервного срыва. Он ещё какое-то время служил в полиции — и даже побывал в командировке в России: в 1862 году русское правительство обратилось к англичанам с просьбой о консультационной помощи по организации сыскной полиции в Варшаве. Русские коллеги высоко оценили профессионализм лондонского сыщика.
Между тем история расследования в Роуд-Хилл продолжалась. В ноябре 1863 года открылись очередные судебные слушания. Их инициировал некий Томас Сондерс, адвокат и член окружного суда Бредфорда-на-Эйвоне. Он был уверен в том, что убийцей, вернее, убийцами являлись отец мальчика Сэмюэл Кент и горничная, ставшая его любовницей
[110]. Ещё он был уверен в том, что жители Троубриджа знают, кто преступник, но скрывают это. А главным же виновником сокрытия Сондерс считал «коррумпированного полицейского детектива из Скотланд-Ярда», то есть, несчастного Джонатана Уичера. Томас Сондерс утверждал: Сэмюэл Кент подкупил детектива для того, чтобы тот отвёл подозрение от истинного убийцы.
Что тот и сделал, назначив на роль жестокого убийцы невинную девушку.
Но один из дней в суде принёс настоящую сенсацию. Томас Сондерс вызвал в качестве свидетелей местных полицейских. И вот, в ходе допроса констебля по фамилии Уоттс, вновь всплыла история с ночной сорочкой. Констебль точно назвал день, когда обнаружилась столь важная улика, и место, где он её обнаружил.
По его словам, 30 июня 1860 года, то есть, в первый день полицейского расследования, Уоттс проводил обыск в кухне и в духовке плиты обнаружил скомканную грязную ночную сорочку. Констебль Урч, присутствовавший при этом, подтвердил показания Уоттса и добавил, что на сорочке имелись засохшие пятна крови, а также тот факт, что сорочка была маленького размера. Показания констеблей вынужден был подтвердить их начальник, суперинтендант Фоли, также вызванный в суд. По его словам, он просто уничтожил окровавленную ночную сорочку, даже не попытавшись выяснить, кому она принадлежит. Точно так же он, недолго думая, вытер отпечаток кровавой ладони на окне в спальне мальчика. Позже он заявил, что не хотел лишний раз пугать членов несчастного семейства Кентов, уже пострадавшего, лишними подозрениями, слухами и пересудами. Что до пятен крови, то суперинтендант сказал: он счёл их следами менструации какой-то из служанок. Стыдясь их, служанка поспешно спрятала грязную сорочку в кухне, чтобы потом её уничтожить.
Замечу, что в те времена подобное, вопиющее с нынешней точки зрения поведение полиции было в порядке вещей. Респектабельные джентльмены были вне подозрений — с точки зрения столь же респектабельного полицейского начальства.
Да и при чём тут испуганная девушка, когда суперинтендант был уверен: преступление совершили цыгане, чей табор располагался неподалеку?
Интересно, что для Сондерса показания полицейских оказались неприятным сюрпризом, ибо подтверждали версию Уичера, которого он обвинял в продажности.
Уичер ведь тоже обращал внимание суда на исчезнувшую ночную сорочку Констанс Кент! Словом, Сондерс попытался на очередном заседании замять историю с сорочкой — он-то упрямо вёл дело к осуждению Сэмюэла Кента и его горничной.
Не тут-то было! Ему не дали это сделать. Не известный никому джентльмен, сидевший в первом ряду, вдруг бесцеремонно ввязался в судебное следствие и засыпал обвинителя градом ироничных по форме, но очень точных вопросов. Репортёры, присутствовавшие в суде в тот день, обратили внимание на лёгкий акцент, сопровождавший его, в остальном, безупречную речь. До истории с сорочкой он молча сидел на своём месте и стенографировал весь ход процесса. Но вот после того, как стало ясно, что Сондерс пытается дезавуировать им же инспирированные показания Уоттса, Урча и Фоли, незнакомец вмешался.
Его вопросы вызвали у Сондерса смятение. Незнакомец не просто поставил в центр следствия пресловутую сорочку, но и вынудил его самого, председательствовавшего на заседании, по сути, дезавуировать собственную версию. При этом настырный незнакомец никаких утверждений себе не позволял, он только задавал вопросы, на которые Сондерс вынужден был отвечать.
Пронырливые репортёры немедленно выяснили, как звали незнакомца: Игнациус Поллаки, суперинтендант зарубежного отдела частного сыскного бюро Чарльза Фредерика Филда.
Уже на следующий день газеты писали о нём больше, чем об остальных участниках процесса. Полицейские же и судья Сондерс изо всех сил стремились с ним встретиться, чтобы выяснить — какое задание этому «таинственному мистеру Поллаки» (так назвали его газеты) дал Чарльз Филд — старейший из лондонских частных детективов, а до того — самый опытный инспектор Скотланд-Ярда (между прочим, близкий друг Джонатана Уичера, о чём газеты тоже разузнали). Поллаки уклонялся от всяких встреч — до поры до времени. Газета «Бристоль дейли пост» высказывала предположение, что поимка убийцы его не интересует вообще.
Газета же «Фрум таймс» сообщила, что её репортёру известно о встрече Поллаки с Сондерсом и что на этой встрече Сондерс поинтересовался у Поллаки, не пытается ли последний выставить почтенного судью сумасшедшим? Как писала газета, Поллаки ничего не ответил на этот прямой вопрос
[111]. Можно сказать, что, в отличие от Томаса Сондерса, у Поллаки было хорошее чувство юмора.
