— Как идут дела? — спросила Ширли. Ровным, спокойным
голосом, всем своим видом показывая, что, по ее разумению, на западном фронте
тишь и благодать.
— На связь вышел Эдди Джейкобю, — ответил Нед. — У него
10-27. В переводе на язык штатских это означало проверка документов. Но
патрульному говорило о том, что водитель, в девяти случаях из десяти, нарушил
правила. Теперь в голосе Неда прорывалось волнение, но что с того? Теперь он
имел полное право дать волю чувствам. — Он остановил «джетту» на дороге 99. Я передал
запрошенную информацию.
— Расскажи подробнее, — попросила Ширли. -Что ты делал, по
этапам, Нед. И побыстрее.
Я сдвинулся с места. У двери в мой кабинет меня перехватил
Фил Кандлетон. Мотнул головой в сторону коммуникационного центра.
— Как малец справился?
— Все сделал правильно, — ответил я и прошел к себе. Только
сев за стол и почувствовав, как дрожат ноги, понял, что они стали ватными.
Его сестры, Джоан и Джанет, были похожи, как две капли воды.
Они находили утешение в компании друг друга, а их мать видела в них лишь самую
малость от погибшего мужа: синие глаза, светлые волосы, пухлые губы (не зря же
к Керту прилепилось прозвище Элвис). Мишель видела своего мужа в сынке, который
взял у отца практически все. Добавить еще несколько морщинок у глаз, и Нед
выглядел бы точь-в-точь как Кертис, в тот год, когда он поступил на службу в
полицию.
Им Кертиса заменял он. Неду — мы.
Как-то в апреле он появился в расположении роты сияя, как
медный таз. Улыбаясь, Нед сразу молодел, становился еще более красивым. НО я,
помнится, подумал, что мы все становимся моложе и красивее, когда улыбаемся от
души, действительно счастливы, а не пытаемся под социальной маской скрывать
истинные чувства. Улыбка Неда особенно поразила меня: я вдруг понял, что до
того он практически не улыбался. А уж так широко — это точно. Не думаю, что
такая мысль приходила мне в голову раньше, возможно потому, что он показал себя
вежливым, ответственным, сообразительным. То есть человеком, с которым приятно
иметь дело. И его серьезность как-то не замечалась, до того момента, когда он
позволил себе улыбнуться.
Он вышел на середину комнаты и все разговоры стихли. В руке
он держал бумагу. С золотым гербом наверху.
— Питтсбург! — обеими руками он поднял бумагу над головой,
словно олимпийскую медаль. — Меня приняли в Питтсбурский университет! И дали
мне стипендию! Практически полностью покрывающую оплату обучения!
Все зааплодировали. Ширли чмокнула его прямо в губы, отчего
парнишка залился краской. Хадди Ройер, который, несмотря на выходной, болтался
в расположении взвода, ворча по поводу судебного процесса, на котором ему
предстояло давать показания, вышел и вернулся в пакетом пирожков. Арки своим
ключом открыл автомат с баночками прохладительных напитков, и мы устроили пир.
Уложились где-то в полчаса, не больше, и разошлись в прекрасном настроении. Все
пожимали руку Неда, письмо из Питтсбургского университета обошло комнату (я думаю,
дважды), пара копов, которые в этот день не работали, приехали из дома, чтобы
перекинуться с Недом парой слов и поздравить его.
А потом, конечно, пришлось спускаться с облаков на грешную
землю. Западная Пенсильвания — место спокойное, но не кладбище. Загорелся дом в
Погус-Сити (этот городишко такой же сити, как я — эрц-герцог Фердинанд), на
дороге 20 перевернулась повозка амишей. Амиши держатся обособленно, но в таких
случаях от помощи не отказываются. Лошадь не пострадала, а это главное.
Основные происшествия с повозками приходятся на вечера пятницы и субботы, когда
молодые парни в черном отдают должно спиртному. Иной раз какой-нибудь доброхот
покупает им бутылку или ящик пива «Айрон-Сити», иногда они пьют пойло
собственного приготовления, убойный самогон, который не поднесешь и заклятому
врагу. Таковы реалии жизни. Это наш мир, и мы, по большей части, его любим,
включая амишей с их богатыми фермами и оранжевыми треугольниками на задках
маленьких аккуратных тележек.
И конечно, на мне лежала работа с документацией, с бумагами,
которых с каждым годом становилось все больше. Теперь я уже не понимаю, почему
хотел стать начальником. Я сдал экзамен на звание сержанта, когда Тони Скундист
обратился ко мне с таким предложением, следовательно, тогда видел в этом
какой-то смысл, но нынче точно не вижу.
Где-то в шесть вечера я вышел покурить. Для этого у нас есть
специальная скамья у автомобильной стоянки. С нее открывается очень неплохой
вид. Нед Уилкокс сидел на скамье с письмом из Питтсбургского университета в
одной руке, а по его лицу катились слезы. Посмотрел на меня, отвернулся, вытер
глаза ладонью свободной руки.
Я сел рядом, подумал о том, чтобы обнять за плечо, но не
стал этого делать. Обычно такое сочувствие выглядит фальшиво. По моему
разумению. Я — холостяк, все мои знания об отцовстве могут уместиться на
булавочной головке, где еще останется место для молитвы «Отче наш». Поэтому я
закурил и какое-то время вдыхал и выдыхал дым.
— Все нормально, Нед, — наконец выдавил я из себя. Все, что
смог придумать, хотя так и не понял, что могли означать мои слова.
— Я знаю, — ответил он сдавленным, пытающимся сдержать слезы
голосом, и тут же добавил, словно продолжил предложение, мысль, — Нет, не
нормально.
И по интонациям я понял, что он сильно обижен. Что-то его
крепко мучило, не давало покоя.
Я курил и молчал. На дальней стороне автостоянки стояли
деревянные постройки, которые давно следовало или подновить, или снести. Раньше
в них стояла разнообразная дорожная техника округа Стэтлер, грейдеры,
бульдозеры, асфальтоукладчики, но десять лет тому назад для них построили новый
большой каменный ангар, очень напоминающий тюрьму. От всего дорожного хозяйства
осталась огромная куча соли (солью мы пользовались, отщипывали помаленьку, но
куча, можно сказать, гора, не убывала). Среди этих построек находился и гараж
Б. Черные буквы на раздвигаемых воротах заметно выцвели, но еще читались. Думал
ли я о "бьюике роудмастере», который стоял за этими воротами, когда сидел
рядом с плачущим юношей и хотел, только не знал, как, обнять его? Не знаю.
Возможно, и думал, но я не уверен, что нам самим известны все наши мысли.
Фрейд, конечно, напридумывал много всякой чуши, но в этом, пожалуй, не
ошибался. Я ничего не знаю о подсознании, но в голове каждого из нас есть свой
пульс, это точно, так же, как и в груди, и пульс этот несет в себе
бесформенные, не выражаемые словами мысли, которые по большей частью мы не
можем даже понять, хотя обычно это важные мысли.
— Что сказала твоя мать, когда ты показал ей это письмо?
Он рассмеялся.
— Не сказала. Закричала, как дама, которая только что
выиграла в телевикторине поездку на Бермуды. А потом заплакала, — Нед
повернулся ко мне. Слезы на щеках высохли, но глаза заметно покраснели. И
выглядел он куда моложе своих восемнадцати. На лице сверкнула короткая улыбка.
— Конечно, она очень обрадовалась. Как и маленькие Джи. Как и вы. Ширли
поцеловала меня… у меня по коже побежали мурашки.
