Когда я впервые увидел человека, погибшего в автоаварии.
Добравшись туда, первым делом я увидел батон белого хлеба,
лежащий на разделительной полосе старой Стэтлер-пайк, а потом — верхнюю
половину тела ребенка. Мальчика со светлыми волосами. По его языку ползла муха.
Мыла лапки в слюне. Этого мне, хватило. Я думал, что умру раньше, чем
проблююсь.
— Со мной такое тоже случалось, — вставил Хадди. — Стыдиться
тут нечего"
— Я и не стыжусь, — ответил я. — Стараюсь, чтобы он понял,
вот и все. Ясно? — глубоко вдохнул, набрал полную грудь сладкого воздуха, и тут
до меня доходит, что отец парнишки тоже погиб на дороге. Я ему улыбнулся. —
Спасибо Господу за маленькие радости — унитаз находился рядом с раковиной, так
что практически ничего не попало ни на мои ноги, ни на пол.
— А в конце концов листья исчезли, — добавил Сэнди. — В
буквальном смысле этого слова. Растаяли, как колдунья в «Волшебнике страны Оз».
Какое-то время мы видели их следы на полу гаража Б, через неделю от них
остались лишь маленькие пятнышки на бетоне. Желтоватые, очень светлые.
— Да, а я на пару месяцев стал одним из тех, кто постоянно
моет руки. — Я вздохнул. — Иногда не мог прикоснуться к еде. Если жена паковала
мне сандвичи, я брал их салфеткой, так и ел, последний кусочек сбрасывал с салфетки
в рот, лишь бы не трогать пальцами. Если есть приходилось в патрульной машине,
надевал перчатки. И все равно думал, что заболею. Представлял себе, что у меня
начнется болезнь десен, от которой выпадают зубы. Но это прошло. — Я посмотрел
на Неда, подождал, пока он встретится со мной взглядом. — Осталось в прошлом,
сынок.
Теперь: Сэнди
Нед смотрел на Фила. Лицо парнишки было спокойным, но я
чувствовал во взгляде неприятие последних слов, вывода. Думаю, почувствовал это
и Фил. Сложил руки на груди, опустил голову, уставился в пол, как бы говоря,
что он все сказал, закончил давать показания.
Нед повернулся ко мне:
— А что произошло в тот вечер? Когда вы вскрыли «летучую
мышь»?
Он продолжал называть это существо летучей мышью, хотя
никакой летучей мышью оно не было. Это всего лишь слово, которое я использовал,
по терминологии Керта — гвоздь, чтобы повесить шляпу. И внезапно я на него
разозлился. Не просто разозлился, он, можно сказать, вывел меня из себя. Но
злился я и на себя, что испытываю такие чувства, смею их испытывать. Видите ли,
разозлился-то я из-за сущего пустяка. Не понравилось, что мальчишка поднимает
голову. Встречается со мной взглядом. Задает вопросы.
Делает глупые предположения. К примеру, называет летучей
мышью невиданное, неописуемое существо, которое выбралось через щель в полу
вселенной, а потом умерло.
Но прежде всего вывели меня из себя его поднятая голова и
глаза. Понимаю, меня это характеризует не с лучшей стороны, но и лгать насчет
этого не собираюсь.
До этого момента я главным образом его жалел. С того дня,
как он начал захаживать в расположение взвода, во всех своих действиях
руководствовался жалостью. Потому что, моя окна, сгребая листья или убирая снег,
он не поднимал головы. Смиренно уткнувшись в землю. И не было нужды смотреть в
его глаза. Не было нужды задавать себе вопросы. С жалостью удобно. Не так ли?
Жалость возносит на вершину. А теперь он вдруг поднимает голову, спрашивает,
что его интересует, не довольствуясь тем, о чем ему рассказывают, а в глазах
нет и толики смирения. Он думал, что имеет на это право, — вот это меня и
взбесило. Он думал, что я несу за все ответ, что рассказанное здесь — не
подарок, а возвращаемый должок, и это взбесило меня еще больше. А окончательно
добило осознание его правоты. Так и хотелось врезать ему ребром ладони по
подбородку, сбросить со скамьи на землю. Он думал, что имеет право все это
слушать, вот мне и хотелось, чтобы он об этом пожалел.
Полагаю, наше отношение к молодым со временем особенно не
меняется. У меня не было ни детей, ни семьи, наверное, не будет преувеличением,
если я скажу, что женился на взводе Д. Но опыт общения с молодыми у меня есть,
и немалый. И с патрульными, и с гражданскими.
Часто приходилось иметь с ними дело. И мне представляется,
когда мы больше не можем жалеть их, когда они отвергают нашу жалость (если без
негодования, то с раздражением), то тогда мы начинаем жалеть себя. Хотим знать,
куда ушли наши дорогие малыши, наши милые крошки? Разве мы не учили их играть
на фортепьяно, не показывали им крученые броски? Разве не читали первые книжки,
не помогали в поисках потерянных вещей? Так как они смеют поднимать на нас
глаза и задавать свои глупые вопросы? Как смеют требовать большего, чем мы
хотим дать?
— Сэнди? Что случилось в тот вечер, когда вы вскрыли…
— Ничего такого, что тебе хотелось бы услышать, — ответил я,
и когда его глаза чуть расширились от холодности моего голоса, испытал чувство
пусть неглубокого, но удовлетворения. — Ничего такого, что хотел увидеть твой
отец.
Или Тони. Никакого ответа мы не нашли. Потому что ответа не
было и не могло быть. Все, связанное с «бьюиком», — мираж, какой можно увидеть
на автостраде 87 в жаркий и ясный день. Только это не вся правда. Иначе, думаю,
мы забыли бы про «бьюик». Как забываем про убийство, если проходит шесть
месяцев, и понимаем: того, кто это сделал, уже не найти. Но с «бьюиком» все
обстояло несколько иначе. То, что появлялось из «бьюика», мы могли увидеть.
Потрогать, услышать. А еще и…
Тогда
— Фу, — вырвалось у Сэнди Диаборна. — Ну и запах!
Он поднял руку к лицу, но коснулся не кожи, а синей
пластмассовой маски, которая закрывала рот и нос. Такие надевают стоматологи
перед тем, как просят пациента открыть рот. Насчет микробов Сэнди ничего
сказать не мог, но уж запах маска точно не задерживала. Запах протухшей
капусты, который заполнил кладовую, как только Кертис вскрыл живот существа,
отдаленно напоминающего летучую мышь.
— Мы к нему привыкнем, — ответил Кертис из-под маски. Ему и
Сэнди достались синие, зато сержанту — карамельно-розовая. Ума Кертису Уилкоксу
хватало, многое он предугадывал верно, но вот с запахом ошибся. Они к нему не
привыкли. Да и никто не сумел бы.
Однако Сэнди не мог не отметить, что к вскрытию патрульный
Уилкокс подготовился основательно. В конце смены Кертис завернул домой и забрал
комплект для проведения вскрытия. Добавил к нему хороший микроскоп
(позаимствовал у университетского приятеля), несколько пачек хирургических
перчаток и пару очень ярких ламп «Тензор».
Сказал жене, что собирается вскрыть лису, которую подстрелили
в расположении взвода.
— Будь осторожен, — предупредила она. — Они — переносчики
бешенства.
Керт пообещал, что будет работать в перчатках, и намеревался
сдержать слово. Полагал, что в перчатках должны работать все трое. Потому что
«летучая мышь» могла наградить их чем-то почище бешенства, болезнью,
переносчики которой могли оставаться в живых даже после смерти своего хозяина.
Трудно сказать, требовалось ли Тони Скундисту и Сэнди Диаборну напоминание о
принципе единоначалия (скорее всего нет), но они тем не менее его услышали,
лишь только Керт закрыл дверь в подвал у нижней ступеньки лестницы и запер ее
на засов.
