Мимо нее, спотыкаясь, ковыляли первые беженцы. Карис окликнула их, позвала помочь, затем налегла плечом на массивный валун футов семи в поперечнике. Десять человек бросились ей на помощь, и громадный камень понемногу начал двигаться.
— А теперь осторожней, — сказала Карис. — Не хватало еще обрушить этот камень на наших собственных людей.
Объединенными усилиями они подкатили валун к самому краю подъема. Беженцы рекой втекали на узкую тропу; позади них, меньше чем в полумиле скакали дароты.
Теперь мимо Карис прошло уже примерно две трети беженцев, но около двадцати еще оставались на склоне. Тарантио, Вент и Форин сбежали вниз, чтобы помочь отставшим. Брун направил коня вниз, втащил в седло совсем изнемогшего старика и галопом поскакал наверх.
Дароты атаковали тесным строем. Восемь человек еще не успели добраться до тропы, когда дароты обрушились на них. Копье вонзилось в спину одного из отставших, вырвав у него легкие. Карис выругалась. Остальные семеро были обречены, и если она промедлит еще хоть минуту, всех их ждет неминуемая смерть.
— Давай! — что есть силы крикнула она, и люди, помогавшие ей, дружно налегли всем весом на валун. На миг показалось, что у них ничего не выйдет, но валун дрогнул и неспешно покатился вниз. Набирая скорость, он ударился о правую стену ущелья, развернулся и, оглушительно грохоча, запрыгал вниз по склону.
Первым, раздавленный камнем, погиб один из отставших беженцев. Дароты, которые уже добрались до середины склона, увидели, какая им грозит опасность, и попытались повернуть назад — но они ехали слишком тесно и им не хватало свободы маневра. Валун с разгона обрушился на них, с равным ожесточением круша кости коней и всадников. Затем он ударился о склон горы — и это сотрясение вызвало целую лавину крупных и мелких камней. Весь этот камнепад обрушился сверху на даротов. Рухнул обломок скалы, совершенно перегородив тропу. Пыль густо клубилась над склоном, милосердно скрыв подробности кровавой сцены.
Из пыльной завесы, шатаясь, выбрался уцелевший беженец и, добредя до подъема, рухнул к ногам Карис. У него была разбита голова, сломана рука. Друзья помогли ему встать, и он, опершись на них, поковылял дальше.
В гаснущем свете заходящего солнца люди молча смотрели, как оседает пыль. Даротов не было видно.
— Что ж, — сказала Карис, — поехали домой.
Карис привела беженцев в их разоренные деревни, и там девяносто три уцелевших обшарили каждый угол, надеясь разыскать хоть что-то из своего имущества. Съестного было найдено немного — дароты забрали все подчистую и угнали весь скот. Тарантио, Форин и Брун верхом отправились в долину поохотиться. Карис, Вент и Пурис остались с беженцами. С тех пор как отряд покинул даротский город, маленький советник не произнес ни слова. Сейчас он сидел, уныло съежившись, у стены разграбленного амбара.
Карис присела рядом с ним.
— Что тебя так тревожит, советник? Пурис слабо, невесело улыбнулся.
— Погляди на их лица, — сказал он, указав рукой на беженцев, которые сосредоточенно рылись в развалинах. — Они уничтожены. Раздавлены. И не потому, что их деревни подверглись нападению врага — такое, увы, случается даже слишком часто. Они раздавлены потому, что видели этого врага и знают, что прежний их мир уничтожен безвозвратно.
— Мы еще не побеждены, — возразила Карис, но советник ничего не ответил, и она вернулась к Венту, сидевшему у костра.
— Ты сильно рисковала, госпожа моя, — с усмешкой заметил он. — Что, если бы Тарантио проиграл бой?
— Тогда мы все были бы уже мертвы. Впрочем, я не так уж сильно рисковала. Я же говорила тебе, что видела, как он дерется. Теперь и ты это увидел.
— Он сумасшедший, Карис. Честное слово, сумасшедший! Я готов поклясться, что видел, как его глаза изменили цвет. Словно это был совсем другой человек.
— И все же ты по-прежнему считаешь, что можешь его одолеть?
Вент громко рассмеялся.
— Конечно! Я же непобедим, дорогая!
Карис заглянула в его глаза — и с изумлением поняла, что он не шутит. Женщина-воин покачала головой.
— Позволь мне дать тебе один совет. Когда мы вернемся, сходи в ту таверну, где Тарантио покалечил твоего друга, и узнай, как все было на самом деле. Было бы глупо драться с Тарантио, не имея на то веской причины.
— Что ж, я так и сделаю.
Четыре дня спустя крестьянина Бэрина провели в библиотеку в личных покоях герцога. Там уже сидели Карис, Вент и советник Пурис. Прежде Бэрин видел герцога только один раз, да и то издалека — когда тот совершал церемониальную поездку по Кордуину, — и, само собой, никогда еще не находился так близко к своему повелителю. Альбрек оказался внушительным мужчиной с умными, глубоко посаженными глазами и орлиным носом. Бэрин неуклюже поклонился.
— Расслабься, — махнул рукой герцог и обернулся к замершему рядом с ним слуге. — Принеси ему вина.
Слуга повиновался, и Бэрин потрясенно уставился на кубок — чистейшего серебра, с отделкой из лунного камня. На серебре была золотой нитью искусно выплетена буква «А». Бэрин с трепетом осознал, что такой кубок стоит больше, чем он мог бы выручить за весь годовой урожай со своих полей. Он пригубил вино и слегка приободрился, обнаружив, что оно слабое и чересчур кислое. Старый Эрис, его односельчанин, изготовлял куда лучшее вино!
— Теперь, — сказал герцог, — расскажи нам все, что можешь, о даротах. Это чрезвычайно важно.
— Уж и не знаю, с чего начать, государь. Вам уже известно, что они невероятно сильны.
— Как они живут, кто ими управляет? — спросил герцог.
— Трудно сказать. Дароты могут сообщаться друг с другом без слов на больших расстояниях. Насколько я понял, все их решения принимаются совместно. И мгновенно.
— Мог бы ты сказать, что они — зло?
— Безусловно, мог бы, государь, потому что даротам вообще недоступно понятие зла — и это одно делает их такими ужасными. За то время, пока я был у них в плену, они убили и съели десятки юношей и девушек. Их жарили на вертелах, перед тем обмазав глиной. Многие при этом были еще живы. Эти страшные сцены до сих пор стоят у меня перед глазами. Дароты спросили меня, почему я не ем вместе с ними. Я ответил, что у нас съедать людей — страшный грех. Они ничего не поняли — или же не захотели понять.
— У них есть религия? — спросил Пурис.
— Дароты в ней не нуждаются — ведь они в сущности бессмертны. Они живут десять лет и за это время дважды откладывают коконы — гигантские яйца, — в которых потом возрождаются.
— Возрождаются? — удивленно переспросил герцог. — Что ты имеешь в виду?
— Насколько я понял, государь, когда маленький дарот…э-э… проклюнется, он лежит без движения, словно мертвый. Тогда отец, если можно так выразиться, подходит к ребенку и… соединяется с ним. Старое тело в один миг умирает и иссыхает, а молодое достигает зрелости. Остается только пустой кокон и иссохшие останки прежнего дарота. В жизни каждого дарота это происходит дважды — один раз для отца, один раз для матери. Вот и выходит, что они живут вечно.
