— То, конечно, не моя земля? — с какой-то грустной завистью спросил кавалер.
— Нет, — отвечал землемер, на всякий случай заглянув в карту, — этот хутор барона Фезенклевера.
Волков уже хотел коня поворотить на юг, чтобы ехать дальше, как Сыч и говорит, указывая рукой:
— А не вон он ли скачет сам барон?
И вправду, мужик, приказчик или еще кто так скакать не мог. Сказали по дороге три всадника, скакали резво, видно, что все на хороших конях. Ехали в их сторону.
И Волков поднял руку в знак приветствия. И первый из них тоже помахал им рукой.
— Едем навстречу, — произнес кавалер, — иначе невежливо будет.
Он стал спускаться с холма первый, все остальные за ним.
Сыч был прав, и как только приблизились всадники, Волков понял, что пред ним человек важный. Все трое были при железе, хотя и без доспеха. На первом из них, коему не было еще и сорока, была золотая цепь, и конь его стоил не меньше, чем конь у Волкова самого. А этого коня Волкову Брюнхвальд добыл, отняв его у форейтора Рябой Рут.
— Сам! — негромко сказал землемер.
— Здравствуйте, добрый господин, — сразу заговорил барон, обращаясь к Волкову, остальных он мимолетным взглядом отметил как недостойных.
Землемер был в одежде прост, а на Сыче и Егане была одежда в цветах герба кавалера. Да и по лошади с оружием всегда господина различишь.
— Рад видеть вас, господин барон, — отвечал Волков. — Зовут меня Иероним Фолькоф, я рыцарь божий, милостью герцога господин Эшбахта. Сосед ваш.
— Ах, ну наконец-то, — говорит важный господин важным тоном, — я, как вы уже знаете, барон Фезенклевер. И я рад приветствовать вас, сосед.
На том ласка барона и закончилась. Думал кавалер, что он ему руку протянет, а барон не протянул и заговорил тоном, из которого спесь лезла.
— Хорошо, что наконец Его Высочество нашел сей земле нового господина, прошлые-то сбегали, даром герцога пренебрегая.
Говорил он так, словно намекал, что и Волков сбежит.
— Надеюсь, что вы наведете порядок в земле своей и не будет она больше досадой для всех соседей.
Сказанного, да еще сказанного таким тоном, было достаточно, чтобы разозлить Волкова. И слова, и тон его, конечно, задели, но решил он быть вежливым, не зря так господин этот спесив, видно, силу в себе чувствует. Поэтому кавалер спросил вежливо:
— А какова же досада соседям от земли моей, позвольте узнать?
— А досада такова, что мы в своих землях волков извели, так с вашей земли они ходят и скот наш режут.
— И не только скот, — заговорил один из спутников барона, молодой и красивый человек на отличном коне.
— Верно, — вспомнил барон, — месяц как девчонку пастушку задрали до смерти. Не здесь правда, а севернее, но я уверен, что они от вас приходили, так как у себя мы с людьми моими своих волков извели.
— Я уже купил собак, — произнес кавалер, думая, что правильно дал денег на собак, — мне еще епископ о волках говорил.
— Вот и хорошо, — произнес барон, все тем же отвратительным тоном, — а как вы смотрите на то, что бы вернуть долги мужиков ваших? Или то вас не касается, и пусть они сами долг возвращают?
— Отчего же не касается, люди мои, и значит все меня касается. Сколько же они вам задолжали, и за что?
— Двадцать один талер и шестьдесят крейцеров, — сразу выпалил барон.
— Помилуй меня Господь, — воскликнул Волков удивленно, — да как же такое быть может? Это же почти что на золотой цехин тянет! Что ж эти подлецы у вас могли набрать на такие деньги? На такие деньги можно четырех меринов купить или сорок коров! А у них ни коров, ни меринов нету.
— Не помню, я, — пробурчал барон, — семена вроде брали, лошадей на посев брали.
— Семена? Семена ржи? — продолжал удивляться кавалер. — Так на цехин таких семян можно десять возов купить.
— Тринадцать, — заметил Еган.
Волков указал на слугу пальцем как на свидетеля и продолжил:
— Тринадцать! А вы точно, барон, им столько семян давали? Может у вас, барон, расписки имеются?
— Расписки? — барон скривился. В его голосе послышалось раздражение. — Вы что же, слову моему не верите?
— Да разве я посмею? — взмахнул руками Волков. — Конечно, я верю вам, но хочу дознаться, куда столько денег мои мужики дели. Узнаю, уж я с них спрошу.
— Узнайте, — кривясь, произнес барон.
— Узнаю, узнаю, — обещал Волков, — а вы, как готовы будете, так милости прошу ко мне, если расписок не будет у вас, так мне вашего слова достаточно будет, но хочу, чтобы вы его при моих мужиках сказали, чтобы не вздумали отпираться они, подлецы.
— Не привык я тянуть, когда дело касается слова моего. Завтра же буду в вас в Эшбахте, — обещал барон с гордостью неуместной. Так говорил, будто кто-то оскорбил его. — К обеду.
— Рад буду видеть вас, — улыбался ему кавалер.
Когда разъехались они, и барон был уже далеко, Куртц все еще тихо, словно боясь, что его могут услышать произнес:
— Видали каков? Говорят, он так со всеми соседями задирается. Сквалыга и скупердяй.
Волков счел недостойным говорить с ним о бароне, тем более возводить на того хулу. Пусть даже у него к барону фон Фезенклевер расположение сложилось худое, так как тон барона был неучтив и слова его походили на нравоучения, но говорить об этом с землемером кавалер не собирался. Он только поглядел на Куртца осуждающе и промолчал.
Видно, Куртц понял, что зря болтал такое, и тоже примолк. Он понял, что одно дело — рассказать местные сплетни, а другое дело — за глаза облаивать господ. Такое только холопам по чину, но уж никак не Божьим рыцарям.
* * *
Проехали они еще, Куртц опять взглянул в карту и, указав рукой на запад, сказал:
— А здесь земли господина Гренера будут.
— Чем знаменит? — спросил кавалер.
— Да ничем, — землемер пожал плечами. — Земелька его захудалая и много меньше вашей будет, — и тут он вспомнил. — А, знаменит он тем, что у него шесть сыновей. Говорят, нищие и злые, всем он им лошадей купил и доспех, отправлял герцогу служить. А когда у одного из них убили лошадь, так отец другую ему покупать отказался, он в ландскнехтах служил. В Маленской роте.
— Вот как, — произнес Волков, и поехали они дальше.
Ехали они недолго, когда землемер снова заглянул в карту и произнес:
— Ну вот, кажется, за теми пригорками и река будет.
Так и случилось, солнце было уже высоко, когда они выехали на холм. А оттуда им видно было, как на солнце блестела гладью еще неширокая, но уже быстрая река, что несет свои воды сначала на запад, а потом и на север до самого Холодного моря. То была река Марта, река, что делила земли короля и императора.
