Волков позвал к себе старосту, хотел отчитать дурака за то, что не мог и слова попрек барону сказать, заодно поспрашивать хотел про жизнь, но как староста пришел, тут же к нему подошли Рене и Брюнхваль, последний сказал:
— Люди наши желают говорить с вами, кавалер. Говорят, пока они при броне и оружии хотят начать с вами разговор.
— Разговор? Что за разговор? — спросил Волков, понимая, что, если солдаты при оружии, значит разговор будет официальный.
— Хотят говорить о земле.
— О земле? — казалось, этот вопрос не должен был Волкову быть в новость. Знал он, что люди об этом спросят. Но не думал он, что так скоро. А почем нет? Люди пришли с ним в надежде на спокойное житье, спросили у местных насчет земли, местные сказали им, что земли тут пахать — не перепахать, хоть и плоха она. Вот они и интересуются. Да, вопрос видно, назрел. И он сказал офицерам: — Что ж, давайте поговорим, зовите людей.
* * *
Он уселся на то место, на котором сидел, когда говорил с бароном.
Ему поставили стол, за ним стали Брюнхвальд и Рене, а солдаты построились пред ними. Стали в четыре линии. Причем люди Рене и Бертье стали вместе с людьми Брюнхвальда. Кажется, были они заодно. Вперед к нему вышли сержанты, избранные корпоралы и старые уважаемы солдаты — старшины. Кланялись ему. Им он лавок не предложил, чтобы стояли и понимали, кто тут господин. Было их всех без малого двадцать. Самый старый из сержантов поклонился еще раз и заговорил нараспев и громко, чтобы всем было слышно:
— Звать меня сержант Руффельдорф. Уполномочили меня люди из рот господина Рене, господина Бертье и господина Брюнхвальда говорить за всех них.
— Меня вы знаете, — так же громко и коротко ответил Волков. — Говори.
— Пришли мы сюда с вами, чтобы найти себе здесь пристанище…
Волков поднял руку, прервал его и чтобы не было потом упреков каких, напомнил:
— Я вас сюда не завал, пришли вы сюда своею волей.
Руффельдорф обернулся к солдатам, словно искал там поддержку, солдаты напряженно молчали, стояли тихо, ни шороха, ни возгласа, а сержант снова повернулся к Волкову и офицерам и продолжил.
— Знаем мы, что земли у вас непаханой много.
— Много, — согласился Волков.
— Хотим мы знать, дадите ли вы нам пахать ту землю?
Вопрос был, кажется, простым, но это только на первый взгляд. Только на первый взгляд. Он сидел и молчал, понимая, что сотни глаз смотрят на него и сотни ушей ждут его слов. Но говорить им он не торопился. Он еще сам не знал, что делать. Он продолжал считать, что земля эта — насмешка над ним. Удел этот — наказание.
Не в кормление ему его дали, а в позор и разорение. И он еще ничего не решил, он вообще подумывал о том, чтобы отказаться от милости такой. А если сейчас согласиться и дать солдатам и офицерам землю, это все равно, что дать им обещание. Каков же он будет потом, когда надумает бросить эту землю и уехать отсюда в Ланн. Что тогда он скажет всем этим людям? Идите куда хотите, а я уезжаю. Потому он молчал, не давал своего согласия. А солдаты стояли в тягостном напряжении, ожидая слов его. Не знали они, почему молчит он, и просто ждали его решения.
Он не мог определиться сам, не задай солдаты ему этот вопрос, так еще неделю бы мучился. Но вопрос был задан. Почти две сотни людей стояли и ждали его решения. И для него это были не просто люди, сам он вышел из этих людей. И ближе у него не было никого многие годы. И теперь его желания больше роли не играли. Не мог Волков им отказать, он сказал:
— Земли много, хоть и не хороша она, но ежели без лени к ней относится, то прокормит она. Дам вам землю. Никто без земли не окажется.
По рядам солдат прокатилась волна радостного гомона. Один из сержантов крикнул:
— Здравия господину Эшбахта!
— Здравия, здравия, — понеслось над рядами.
Но от этого настроение у кавалера от этого ничуть не улучшилось, думалось ему, чувствовал он, что решение это ему еще отзовется. Ой, как отзовется. Не знал он, откуда взялось это чувство, знал, что верное оно, словно кто-то только что предупредил его. И он вздохнул, как вздыхают перед большим делом.
Глава 24
Как возгласы стихли, так сержант снова заговорил:
— Только, чтобы вы знали, кавалер, вы мы к вам не в холопы просимся. Только в арендаторы.
— Это понятно, — согласился Волков, — люди достоинства воинского холопами быть не могут.
— Тогда вопрос следующий: какую мзду просить будет от нас за землю вашу?
Волков знал, что обычно нежадный хозяин с крепостных берет две пятых со всего взятого от земли господина. То есть две пятых от всего, что прибудет крепостному мужику за год, он должен отдать. Конечно, на такое солдаты не согласятся, но начинать нужно было с еще большего, как и положено на торгах. И он предложил:
— Половина, того что с моей земли возьмете, пусть моя будет.
Реакцию солдат он предвидел, поэтому когда по рядам прошел неодобрительный и даже возмущенный гомон, он даже усмехнулся весело. Но тут же прогнал веселье и стал серьезен.
— Чрезмерно, чрезмерно, — доносились возгласы из строя.
И сержант Руффельдорф, сделав скорбную мину, заявил:
— Сие неприемлемо. Что же нам останется, а вдруг нам какой имперский налог платить придется, а вдруг герцогу?
— Нет, никаких других налог платить вам не придется, только подать на торговлю в городе, да и то если надумаете там торговать, а если приезжим купчишкам все продадите, так и не будете платить ничего. Только десятину попам.
Снова неодобрительное «о-о-о» прокатилось по рядам солдат.
— Вот, а про попов то мы и забыли, — вспомнил сержант. — Излишне много вы требуете, господин фон Эшбахт.
Да, Волков уже начинал привыкать к этому имени. А сержант продолжал:
— Вам половину, десятину попам, подать на торговлю в городе, а что же останется нам?
— Так сколько же вы хотите? — спросил кавалер громко.
— Четверть вам, — громко крикнул кто-то из строя.
Волков даже привстал, чтобы увидеть этого голосистого наглеца.
— Да, — поддержали крикуна другие солдаты, — четверть будет достойной платой. Да, достойной… Достойной…
Рыцарь Божий Иероним Фолькоф фон Эшбахт по прозвищу Инквизитор не присел и обведя людей воинских взглядом, сказал громко:
— Будь по-вашему, пусть будет четверть, только если я попрошу вас, так встанете вы под знамена мои и уклоняться не будете.
— Согласны, согласны, — орали те солдаты, что попроще, а те, что поумнее, сержанты да корпоралы, те говорили хитро: — Контракт напишем и в нем все оговорим.
Уж в этом Волков не сомневался, вроде, и простые люди, солдаты, а за годы беспрерывных войн старшины и корпоралы в договорах поднаторели. Солдаты говорили меж собой, кричали, ряды смешались, кажется настроение было у них хорошее. Шум стоял большой. Кто-то даже то ли от радости, то ли с дуру в барабан стал бить.
