И так было со всем остальным. И если семян нужно было относительно немного, вернее, стоили они относительно немного, но со скотом все плохо было.
На рынке, что был за городской стеной, на котором торговали скотом, их ждали совсем плохие цены. За корову так просили семьдесят крейцеров, да и то не за лучшую. Что не бык, так пять талеров, хорошо, что он один нужен был.
А за коней так тридцать талеров, за кобыл совсем немногим меньше. А поверх того еще доски, тес, брус, с мебелью долго торговались, посуда и многое другое, что нужно человеку в хозяйстве. А еще собаки.
Ехал в город Волков невесел, а как подсчитал, сколько денег выложил, так и вовсе темен лицом стал. Пришлось поменять девять злотых монет, чтобы все расходы покрыть. Дважды к менялам ходил. Вот тебе, рыцарь, земля в кормление. Непонятно, кто кого кормит. Уже далеко за полдень выехали из города.
Кавалер глядел на караван из десятка возов, на коров и лошадей, на кровать и перины, что высились над телегами. Он глядел на своих тощих мужиков, что взволнованы были хозяйскими прихотями, на Егана, которому власть кружила голову, от чего он суеты и крика много разводил, кавалер опять думал о том, что лучше бы ему было в Ланн уехать, к Брунхильде, пока она там замуж не вышла еще. Там и жить, чтобы не видеть всего этого, забыть про все.
Но то были мысли глупые. Сожаление — чувство бабье, не пристало божьему рыцарю сожалеть. Грусть от себя он погнал.
Нет толку от грусти. Теперь разве повернешь время вспять. Все, деньги потрачены. И от мысли, что деньги потрачены и что кровать его большую с перинами теперь не вернуть, он вдруг злиться начал. Даже небо, кажется, посветлело. Так вдруг ему хорошо от злости стало, так уверено себя он почувствовал. Что попадись кто сейчас под руку, так живым бы не ушел. Решил он для себя, что вернет все деньги до последнего пфеннига. Выжмет до последней гнуто монеты из этих голодных мужиков, из дурака Егана, из солдат, что пришли к нему жить.
А тут как раз новая перина, что дурно привязана была к телеге, свалилась в пыль на ухабе. Так Волков аж обрадовался, догнал он мужичка, что телегой правил, и, чуть склонившись с коня, перетянул его плетью вдоль спины, спрашивая:
— Спишь, ленивый?
— Не заметил, господин, — почесывал спину мужик, тут же перину поднял, стал ее на место вязать, — простите, господин.
— Все слушайте, — заорал Волков так, что у проезжавшего рядом Бертье собаки перепугались и затявкали, — за добром следите, потратите — строго спрошу. Миловать не буду.
Еган даже незаметно перекрестился — господина, видно, опять бесы одолевают.
— Сейчас к нему под руку не суйся. — сказал он одному из мужиков.
— Да уж видно, — испугано согласился тот. — Лютый.
А кавалер, от приступа злости отойдя, почувствовал себя лучше и даже вспомнил, что завтракал только на заре. И поехал к первой из телег, посмотреть там съестное.
* * *
— Тут, — сказал Бертье, указывая на подножье большого холма.
Волков огляделся — жуть. Заросло все орешником и боярышником, лопухами и чертополохом, место дикое, безлюдное. Лошади, правда, ведут себя тихо, скорее всего, волков не чувствуют, да четыре собаки, что вчера купил Бертье недорого, тоже не взволнованы. Просто рыщут по кустам вокруг.
— Место здесь, кажется, безлюдное, заросшее, — продолжал Бертье, — как раз для кабанов.
Кавалер поехал, заехал на холм, на самую верхушку. Там остановился, стал оглядывать окрестности. Смотрел и не узнавал места. Кажется, не ездили они тут с землемером.
— Мертвяк тут, внизу, — кричал ему Бертье снизу холма.
— Это, кажется, уже не моя земля, — в ответ крикнул ему Волков.
— Не ваша? А чья?
Надо было, конечно, старосту взять с собой, но у него с Еганом и так дел было полно, они поехали пробовать новый плуг, потом собирались делить коров по дворам, в общем, заняты были.
— Да, кажется, это уже земля, — он вспоминал имя, — барона Деница… или как-то так.
Нужно было карту хотя бы взять. Но он ее позабыл.
Волков не спеша, чтобы не дай Бог не повредить ног коня, съехал с холма вниз, а там уже брат Ипполит и два солдата нашли останки человека. А Сыч уже начал высказывать свои мысли:
— Экселенц, не иначе, как волки его задрали, — говорил он, присев на корточки. — Ногу оторвали… О, и обе руки оторвали. Нету ни одной.
Кавалер не без труда слез с лошади, нога уже болела. Обычно ему Еган помогал, а без него чуть не упал, ухватился за куст колючий, руку разодрал.
Бертье тоже с лошади слез, он оглядел кости и сказал:
— Да, месяца три им, не больше.
— Интересно, кто этот несчастный, — произнес монах.
— У вас есть молитва, которую читают над неизвестным? — спросил его Бертье.
— Есть, есть, — кивал тот.
— Надобно знать, кто его убил? — произнес кавалер, вытирая каплю крови с ладони.
— Так волки, экселенц, вон, на черепушке следы. Видно, что грызли, — говорил Сыч. — Рук с ногами нет, растащили.
— Я как-то оленя ранил, — сказал тут Бертье, — он убежал, я за ним до вечера по следу шел, а пришел, так увидал, что ему весь бок обглодали. А кто, думаете? Волков и медведей у нас в поместье не было.
Все смотрели на него с интересом, ожидая продолжения.
— Так это свиньи его пожрали, — сообщил ротмистр, довольный тем, что его рассказ так всех заинтересовал.
Кавалер еще раз огляделся вокруг, и ему стало жаль этого беднягу — кто загнал его сюда в эту пустошь, как он здесь погибал? Видно, страшно ему тут было, на помощь он даже и надеяться не мог. Тут даже и кричи — никто не услышит, и не потому что нет никого, а потому что холм да кусты крику и улететь не дадут. Будешь гудеть как в бочке.
— Ладно, — сказал он двум солдатам, что были с ними, — закапывайте.
Те быстро и по-солдатски умело стали копать землю в двух шагах от останков. Брат Ипполит сложил руки и стал читать молитву. И тут один из солдат наклонился и поднял что-то с земли. Поглядел, что это, и передал вещь монаху. Вещица была мелкая. Тот перестал молиться и взял ее, сказал:
— Серебро.
И, подойдя, протянул вещь Волкову. Тот взял ее. Это был крестик, небольшой, но хорошей работы. Бертье с первого взгляда определил:
— То крест не мужицкий, двадцать крейцеров стоит, может купчишка какой был. Ехал куда-нибудь.
Волков покосился на него, он подумал:
«Какого дьявола купцу в такой глуши делать, здесь и дороги-то нет, откуда и куда он мог тут ехать?»
Но вслух ничего не сказал, вернул крестик монаху и махнул рукой солдатам — хороните.
Мертвяка похоронили. Сели на лошадей, поехали в Эшбахт. Бертье ехал рядом с кавалером и всю дорогу докучал ему своими рассказами про охоту. Рассказывать он был мастер. Если он и вправду такой охотник был, то местным волкам кавалер не позавидовал бы. А монах тем временем делал многозначительное лицо, всем видом показывал, что ему есть, что сказать, но при ротмистре ему это говорить неудобно.
