Волков открыл ларец и взял один из флаконов, что лежал в ларце:
— А это что? — рассматривая флакон, спросил он.
— Духи, господин, — тут же отвечала Агнес. — Благовония. Сама варила.
Она уже ругала себя за то, что не спрятала их с глаз долой.
— Духи? А не из этой ли книги эти духи? — с интересом спрашивал он.
— Из этой, господин.
— Дороги ли такие духи, сколько стоят, талер?
— Тридцать, господин, — отвечала Агнес, говорила то с умыслом, чтобы господин больше не спрашивал, откуда у нее деньги на слуг и коней.
— Тридцать? — удивился Волков, еще внимательнее разглядывая флакон. — Что ж в них такого?
— То госпожи покупают, коли на себя ими брызнут, так у мужей любовный раж просыпается, какого прежде и не было, — врала девушка, ни одного флакона она не продала.
— А ты проверяла? — спросил Волков.
— Конечно, — Агнес кивнула. — На горбунью свою брызгала, так конюх мой ее тут же на пол повалил, скакал на ней не хуже, чем на лошади. Она три дня потом счастливая ходила. Теперь только о муже и мечтает.
Волков посмотрел на Зельду, та стояла вся красная, глаза потупила. Руками платок комкала. Видно, про кучера не врала Агнес.
— Заберу себе один, — сказал Волков. — И, притянув к себе Агнес, тихо добавил суровым голосом: — Не вздумай на мне сие пробовать.
— Я бы не посмела, — так же тихо ответила девушка.
— Ладно, вели своим людям воду мне греть и ужин давать, устал я с дороги.
Зельда оказалась хорошей кухаркой. Ужином он остался доволен, пирог с кроликом и мягким сыром был хорошо выпечен, жирен и прян, хлеб свеж, а вино Агнес покупала хорошее.
Пока он ел, ему согрели воду, Игнатий наносил из колодца большой чан, Агнес его мыла сама, а Ута и Зельда помогали ей. Любое его желание выполняюсь беспрекословно. А как иначе, хозяин приехал.
Пока мылся, он говорил с Агнес про дела, про цены, про коней и про то, что банкиры за аренду стали больше просить. И Агнес говорила с ним обо всем разумно. Скоро ей шестнадцать лет должно уже быть, не ребенок уже. И то, что она не ребенок, глазастая Зельда заметила, когда Агнес господина мыла. Видно Зельде было, что для Агнес кавалер не просто господин, уж очень ласково она ему помогала. Старалась не от услужливости. Что рада она оттого, что так близко к телу господина допущена.
Но на мытье все и закончилось. Спать кавалер ушел в свои покои один. А Агнес уже в своих покоях надавала пощечин Уте, видно, та опять была нерасторопна.
Глава 46
Канцлер его Высокопреосвященства, викарий брат Родерик, давно не получал писем от епископа Вильбургского. Тот, видно, все еще дулся на архиепископа, брата своего единоутробного за то, что архиепископ присвоил себе прекрасную раку из Ференбурна. Он давно перестал писать канцлеру, и тот имел мало сведений о том, что происходит в верхах земли Рбенерее, чем дышат нобили той земли.
Поэтому он был рад, что Иероним Фолькоф, рыцарь божий, хранитель веры, господин фон Эшбахт по прозвищу Инквизитор привез ему письмо от епископа Маленского. Письмо то было объемно и писалось в нем о многом и о многих. Но суть была тревожна. Вот что писал канцлеру старый епископ:
Купцы и гильдии мастеровые изнуряют курфюрста постоянными просьбами о разрешениях торговать с севером. С землями, в коих проживают еретики. И городские нобили, и банки их в таких просьбах поддерживают. А земельные нобили, опора трона, такому совсем не противятся, так как тоже ищут сбыта своих богатств в землях, что стоят по реке Марте севернее. В землях еретиков. Поддавшись просьбам, герцог фон Ребенрее уже дозволил вернуться еретикам в дома свои в городе Ференбурге.
А их там без малого четверть было. А значит, дозволил им свои святилища богомерзкие поставить в те места, что им раньше принадлежали. Как без этого?
А еще курфюрст Ребенрее всячески ищет сближения и с еретиками на юге. Считая те земли богатыми и не без основания. Хочет с кантонами мир заключить, себе в корысть и назло церкви и императору.
Святая Матерь Церковь на сие пренебрежение безмолвно глядеть не может. Думаю, что надобно противиться тому. И для этого употребить человека того, что письмо вам привезет, он верен Матери Церкви и ловок, и умен при том. Делами своими он и Ференбурге и в Хоккенхайме себя проявил. А еще курфюрст ему жаловал лен, как раз в самом юге земли своей, на границе с кантонами. И то Церкви на руку будет. Если просить человека этого, то он устроит так, что мир между кантонами и землей Ребенрее возможным быть престанет. И в том я вижу большую радость для Престола Господня.
И много другого было в письме удручающего. И было печально канцлеру от того, что самый старый из всех епископов был прав в каждом слове своем. Канцлер давно видел, что в Ребенрее все меньше праведного огня. И что герцог все чаще с благосклонностью глядит на еретиков, которые готовы пополнить его казну.
Письмо было столь важным, что брат Родерик застыл над ним, только потирая ладонями лицо. Секретари монахи не решались тревожить его и напоминать, что у него полная приемная важных людей.
Наконец он решил, что письмо епископа важно настолько, что надобно о нем знать самому архиепископу. И сказал секретарям:
— Сообщите посетителям, что сегодня приема более не будет. Надобно мне у архиепископа быть.
Монахи возражать не посмели, хотя и думали об этом неодобрительно.
* * *
Август Вильгельм герцог фон Руперталь граф фон Филенбруг курфюрст и архиепископ Ланна был человеком сильным. Настолько сильным, что дух архиепископа не могла сломить истязающая его многие годы болезнь. Приступ этой болезни снова отравлял ему жизнь, он не мог ходить без помощи двух монахов, и доктор, и старая монахиня были при нем, но как только викарий принес важное письмо, он тут же принял его. Болезнь и боль не повод отлынивать от дел.
Архиепископ вынужден был сидеть, так чтобы ноги измученные подагрой все время были в тазу с отваром лечебных трав.
— Читай, — сказал он своему канцлеру.
И брат Родерик стал читать письмо от епископа Маленского в четвертый раз к ряду.
— Кого он имеет в виду? — спросил архиепископ, когда викарий закончил чтение.
— Это тот головорез, что привез нам раку из Ференбурга, — ответил канцлер.
— А, кажется, его звали кавалер Фолькоф, — стал припоминать курфюрст.
Брат Родерик был немало удивлен тем, что курфюрст помнит имя этого человека. Он улыбнулся и сказал:
— Восхищаюсь вашей памятью.
Архиепископ не любил лесть, он подвигал ногами в тазу, не очень-то, видимо, довольный этим лечением, махнул на викария рукой, и, поморщившись от боли, сказал:
— А еще он устроил Инквизицию в Хоккенхайме, и наш казначей говорит, что сильно помог нам избавиться от надоедливого нунция Его Святейшества, да простит меня Господь.
