— Он способен, кавалер, способен, — радовался сосед, — уж не сомневайтесь. И раз так, то я пришлю гороха, бобов, сала, постного масла, чтобы он для вас обузой не был. Он привычен у меня к простой еде.
А вот от этого Волков уж точно отказываться не собирался. Этому он был рад. Последнее, что он сделал, так это задал всего один вопрос юноше:
— Так желаете ли вы, Карл Гренер, состоять при мне? Или это мечты вашего батюшки?
— Нет, не мечты это батюшки, это мои мечты, это я его просил, чтобы хлопотал он о том. Нет у меня других мечтаний, кроме как воинское дело знать, а уж других учителей тут в округе нет, что с вами тягались бы в знании воинском. Отец сказал, что таких не знает.
Хороший ответ, вроде, и льстивый, но сказано то было так честно, что тронуло кавалера.
Волков покивал головой, да, ему нравились господа Гренеры, и настолько нравились, что он решил плюнуть на кислое лицо жены, пусть хоть помрёт от своей спеси и заносчивости прямо за столом, но он пригласит соседей на обед. Подумал и сказал:
— Пойдёмте-ка есть, хоть и переезд у меня, а обед уже готов должен быть.
И жена его не разочаровала, едва кивнула графская дочь, бедным соседям. Только лишь кивнула и всё, больше для неё их не существовало, соседи от такого приёма оробели, сидели чопорно, лишний раз сказать, что-то боялись. Слава Богу, госпожа Эшбахт вскоре поднялась. Сказала что-то сквозь зубы, когда из-за стола выходила и ушла наверх. Такая вот радушная ему хозяйка досталась. Зато как ушла, так пришёл к ним всегда голодный Увалень, и всё стало по-другому. Без неё было лучше, и о госпоже больше никто не вспоминал. Говорили мужи о делах военных, и даже Увальня кавалер похвалил прилюдно за дело на реке, отчего тот краснел и важно надувал щёки перед новым юношей и его отцом.
Глава 17
Агнес стояла на коленях на столе, опершись на руки. Колени болели от твёрдого стола, да ещё и юбки все её были закинуты на спину. Она дышала носом и терпела своё положение. Хотя всякие злые мысли уже лезли ей в голову. Её уже начинал злить этот старый хирург. Девушке казалось, что он держит её в таком положении специально, для унижения. Давно уже он мог рассмотреть, как заживает рана на месте её крестца. Давно он мог её отпустить, а он всё держал её в таком позоре и держал. Не иначе, как специально. Или, может, нравятся старому развратнику тощие зады юных дев?
— Ну, так что же видите вы там? — Не скрывая ехидства и раздражения, спросила она.
Но он словно слов её и не слыхал, встал, отошёл от стола, повторяя:
— Удивительно, удивительно.
— Можно мне уже подол опустить? — Произнесла Агнес ещё злее, чем прежде.
— Нет! — Крикнул магистр Лейбус грозно. — Стойте так! Стойте так!
Он выхватил из кучи книг и бумаг кусок толстого стекла, стал вытирать его о рукав мантии. Протёр и заглянул в него. Агнес увидала огромный глаз старика через стекло. А он подошёл к ней и опять стал разглядывать её зад. Вернее, то место где начинается ложбинка между ягодицами. И опять говорит это своё:
— Удивительно!
— Чего же там удивительного? — Воскликнула Агнес, у которой от стояния такого колени уже болели.
— Вижу я у вас регенерацию.
— Что? — Удивилась девушка и повернула к нему лицо. — Регенерация?
— Да, настоящая регенерация. Наверное, вы о таком не слыхали, наверное, даже слова такого не слыхивали, — продолжал Отто Лейбус продолжая разглядывать её зад через своё стекло.
Агнес терпеть не могла, когда её считали дурой. И она прекрасно знала слово «регенерация» в её книгах. Не вытерпела, зря, наверное, но, всё-таки, сказала старику зло:
— Сиречь восстановление. Сие любой школяр знает, кто язык пращуров учит.
Хирург отрывался от её зада и уставился на неё озадаченно, а сказал потом:
— Да нет, сие не любой школяр знает.
— Так что, опять он растёт?
— Признаться да, первый раз в моей практике такое вижу, чтобы ампутированный член продолжал свой рост.
— Зря резали, — сказал Агнес, спрыгивая со стола, — зря боль терпела.
Она оправила юбки, наконец, ей бы успокоиться, а она всё злилась: получается, напрасно страдала, напрасно такое ценное зелье отдала. Вспомнила.
Она повернулась к хирургу и спросила:
— Зелье-то моё опробовали?
Мудрец, убелённый сединами, знаменитый человек, писатель трактатов стал вдруг другим. Стал улыбаться мерзко, стал потирать руки, как будто в волнении. И заговорил противно, не так, как говорил до этого:
— Признаться, опробовал, думал, враньё, решился и… Да, то хорошее зелье, настоящее.
— Значит, всё получилось? — Спросила Агнес, которой приятно было ещё раз услышать подтверждение своего мастера от столь видного учёного.
— Да-да, — кивал хирург, теперь уже беря себя в руки и возвращаясь к своему нормальному состоянию. — Зелье ваше всяких похвал достойно. Я даже рассказал одному человеку о нём. И этот человек спросил меня, не могу ли такое зелье и ему у вас взять… Купить?
Агнес замерла, ожидая продолжения.
У неё остался один флакончик, вернее, пол флакона, из него она мазала свою кухарку, когда хотела её наградить. Тогда горбунья или предавалась страсти с кучером прямо в людской, или вовсе ходила по мерзким трактирам по ночам. И всегда возвращалась оттуда счастливой.
У Агнес осталось всего половина флакона. И девушка не хотела бы продешевить и назвать цену первой.
— Мой знакомый предложил вам десять талеров. — Наконец, не выдержал молчания Отто Лейбус.
Агнес закатила глаза к потолку. Точно так, как закатывала глаза Брунхильда, когда ей оказывал знаки внимания тот кавалер, у которого не было на неё никаких шансов. Более резкого отказа и придумать было нельзя.
— На базар ступайте, там всякого такого полно, купите и дешевле, — чуть не с презрением ответила девушка.
— Хорошо, я понял, это цена не вашего товара, — хирург поднял руки примирительно. — Мой знакомый велел предложить вам цехин.
Девушка молча повернулась и пошла к двери. Впрочем, она подумала о том, что половину флакончика, может, и стоит отдать за толстый и тяжёлый цехин. Но хорошо, что она не согласилась:
— Стойте, стойте, — заговорил ей в след Отто Лейбус, — это просто проверял я вас, мой знакомый и я понимаем, что такое зелье сделать нелегко.
— Ну, раз понимаете, — сказала она, развернувшись к нему лицом, — так дайте правильную цену.
— Он сказал, что не пожалеет за такое зелье десяти папских флоринов.
Как хорошо, что она не согласилась на цехин. Девушка не знала точно, но, кажется, десять флоринов, отчеканенных в монетном дворе Его Святейшества, стоят раз этак в шесть дороже самого нового, самого не потёртого и тяжёлого цехина.
