— А что он сказал, зачем приходил?
— Говорил, что дело ваше знает. — Вспоминала сестра. — Про само дело ничего не сказал.
— Да, так и сказал, — добавила Бригитт. — Говорил, что дело ваше знает, говорил, что Бога молил и тот послал ему откровение.
Это была хорошая новость. Да, хорошая. Если бы ему удалось после своей победы над горцами ещё и зверя изловить, то герцогу пришлось подумать, прежде чем проявлять свою немилость к нему.
— Не сказал, куда ушёл или когда придёт опять? — Спросил Волков после некоторого раздумья.
— Ничего не говорил. — Сказала сестра.
— Ничего, — подтвердила госпожа Ланге.
— Максимилиан, завтра, если силы будут, съездим к нему, и шлем мой возьмите, завезём его кузнецу, он хвастался, что всё может починить. Посмотрим, не врал ли.
— Да, кавалер, — ответил Максимилиан.
Волков отодвинул тарелку и взглянул на жену. Она сидела за столом, далеко ото всех, сидела, уткнувшись в свою вышивку, вид у неё был такой, будто всё, что происходит, её совсем не касается, ей не интересно.
Не хотелось кавалеру её трогать, опять начинать домашнюю склоку с воем и руганью, но ему был нужен наследник. Очень нужен, и он сказал:
— Госпожа моя, не соблаговолите проводить меня в спальню?
Элеонора Августа подняла на него глаза, и он подумал, что вот-вот закричит она, браниться начнёт, так яростен был её взгляд, но она встала, кинула своё рукоделие на стол, ещё раз поглядела на него с явным презрением и пошла по лестнице в спальню, подобрав юбки.
И хоть болела у него нога, и хоть в затылке как шилом ворошили, дело он своё сделал. Ну, слава Богу, хоть обошлось всё без слёз и ругани. Только со злостью и брезгливостью на лице жены. Ничего, ради наследника он готов был терпеть.
Ещё не рассвело, ещё Мария завтрак не подавала, как пришёл Ёган. Сел за стол, ждал, когда кавалер помоется. Болтал с его племянницами.
— Ну? — Спросил его Волков, видя, что управляющий не просто так пришёл.
— Купчишки волнуются, — заговорил Ёган, — всё знать хотят, когда мы им зерно возить начнём.
Волков задумался, вытер лицо большим полотенцем. Дворовая девка помогла ему надеть сапоги, брат Ипполит осматривал ему рану, смазывал её какой то вонючей мазью. Как он закончил и сапоги были надеты, кавалер спросил:
— Думаешь, что к Рождеству цена будет в половину больше от нынешней?
— А тут и думать нечего, в половину, а то и вдвое. Так завсегда было, если урожай не шибко большой вышел.
— А сколько ты с купцов денег собрал?
— Сто девять монет набрал.
Волков помолчал, а после сказал с уверенностью:
— Возвращай им деньги.
— Возвращать деньгу? — Удивился управляющий.
— Будем цену ждать, — сказал кавалер и пояснил, — траты у меня большие, очень большие, мне сейчас каждый талер дорог.
— Обозлятся, боюсь. Прождали ячменя да ржи четыре дня, а зря. — Раздумывал Ёган.
— Ничего, кто особо злиться начнёт, так позови кого-нибудь из ротмистров, что бы усмирил.
— Хорошо, так и сделаю. — Ёган встал. — Побегу.
— Может, поешь? — предложил кавалер.
— Так я ещё до петухов завтракал, — сообщил управляющий, — побегу, нужно поле посмотреть, кажется, уже пора озимые пахать.
Зато Сыч поесть не отказался, уселся за стол и, шмыгая носом, сказал:
— Экселенц, вы, вроде, обещали мне долю с ярмарки, говорили, что доля моя будет как у сержанта, если я про горцев всё выведаю. — Он улыбался, весь сиял, мол, я всё выведал, деньгу давайте.
«Хорошо, что зерно не отдал за бросовую цену», — подумал кавалер и со вздохом полез в кошель.
Он молча отсчитал Сычу шестьдесят талеров, конечно, это было намного меньше, чем получил старший сержант, но Фриц Ламме был и этому несказанно рад:
— Вы мои дорогие! — Сгребал он со стола талеры. — Идите к своему старику. Давненько у меня столько серебра не было.
— Ты их все-то не пропивай и на баб не спускай. А то оставишь всё в новом трактире.
— Да разве столько можно пропить, — говорил Сыч, пряча деньги за пазуху, — нет, все не пропью, спрячу. А пропью немного, малость самую, — он, кажется, уже предвкушал веселье с вином и кабацкими девками.
— Ты ешь, разулыбался он, — сказал Волков, — со мной поедешь.
— Куда? — Сразу перестал улыбаться Фриц Ламме, видно, планы его рушились.
— К монаху, к отшельнику, был он вечера тут, меня ждал, говорил, что дело решил. Думаю, это он про зверя.
— Ну, ладно, поедем, поговорим со святым человеком, — согласился Сыч нехотя, и полез в кашу ложкой.
Не успели они уехать, как приехал Рене, стал говорить с ним насчёт свадьбы. Старому дурню не терпелось взять замуж его сестру побыстрее. Он спрашивал, не слишком ли будет торопливо играть свадьбу в субботу. Это всё по-прежнему не нравилось кавалеру, но раз уж дал согласие, то теперь не мешать же делу.
— Идите к брату Семиону. — Сказал Волков, лишь бы Рене отстал от него. — Договоритесь с ним о дне.
Рене, чёртов жених, начал бубнить ему о благодарности своей.
— Не задерживайте меня, Арсибальдус, — хмурился кавалер, желая избавиться от него, — у меня и без вас много дел.
Он собирался ехать к монаху, путь был неблизкий, а нога ещё от вчерашней езды не отошла.
— Да-да, конечно кавалер, — сказал Рене, кланяясь.
— Вот неймётся ему, — шептал Волков, садясь на коня.
— Надеюсь, вы будете на свадьбе? — Не отставал от него ротмистр, даже когда кавалер уже сидел в седле.
— Да, буду, конечно, как мне не быть на свадьбе сестры? — Отвечал Волков, думая о том, что раньше Рене казался ему умным и трезвым человеком.
Глава 3
— Зараза, опять его нет дома, — ещё издали заметил замок на двери Сыч. — Который уже раз к нему ездим дверь его целовать.
Волков тоже злился, путь-то не близкий, ему он нелегко давался.
Сыч спрыгнул с коня и подошёл к двери, подёргал замок:
— Крепкий.
Привстал на цыпочки, заглянул в щель, смотрел, смотрел:
— Темень, ни хрена не видать. — Он принюхался. — Хотя был недавно, кашу просяную с точёным салом жрал, святой человек.
Он достал свой мерзкий нож, и вырезал на старой двери белую зарубку, пояснил:
— Чтобы знал, что мы тут были. Может, смекнёт опять к нам прийти.
— Ладно, — сказал Волков, — поехали, доедем до кузнеца, на обратном пути опять сюда заглянем.
