Бригитт протянула ему бумагу.
— И что это? — Волков взял, но не разворачивал. Смотрел на красавицу, у которой из одежды были лишь рыжие вьющиеся волосы.
Бригитт схватила лампу и поднесла её к нему, сама примостилась рядом, подбородок положив ему на плечо:
— А вы прочитайте.
Он развернул лист. Лист был исписан самым мелким почерком почти полностью, в письме было много помарок и ошибок.
«Голубка моя сизокрылая, дня не проходит, что бы ни помнил я вас, арфа мне грустна и лютня мне не мила. Не беру их в руки, а коли беру, так только печальные мелодии родятся у меня. Граф просит веселить его за обедом новыми стихами, а у меня только грустные выходят. И всё из-за того, что вас, госпожа сердца моего, рядом нет. Плачу я ночами и не сплю, вспоминая те ночи, что были вы со мною рядом. Как подумаю я, что волею судеб отданы вы в чужбину, человеку свирепому и злому, который рыцарство своё вымучил лишь грубостью и жестокостью, как страдаете вы там, среди злых, грубых и низкородных людей его, так сна лишаюсь я сразу. А как вспомню я, что берет он вас в постели без любви и ласки, а только лишь грубостью и правом мужа, так я вскакиваю и от ярости и стоять не могу, хожу по покоям из угла в угол, хочу пронзить ему сердце тут же».
Волков оторвался от письма, посмотрел в темноту взглядом тяжёлым и мрачным и сказал:
— Ишь, какой! Прямо сердце пронзить хочет.
И продолжил чтение.
«И нет у меня мысли иной, как освободить вас от грубого человека. И освободить ценою любою. Как счастливо тогда мы зажили бы. Каждый бы день мог я ваши руки в своих руках держать, каждый день мог глядеть бы в глаза прекрасные ваши, и не было бы счастья для меня большего. Если вы так же страдаете, если вы жить не можете без меня, как я без вас, так напишите, готовы ли вы. И буду я думать, как освободить вас от грубого мужа вашего. Живу с помыслами только о вас, и в сердце у меня только вы.
Вечно ваш, Леопольд фон Шауберг».
Волков оторвал глаза от бумаги и поглядел на госпожу Ланге. Она сидела рядом с ним с видом гордым, ждала похвалы, но он не торопился её хвалить:
— Так вы не отдали Элеоноре Августе это письмо?
— Отдала, она уже сожгла его при мне, но перед тем, как отдать письмо, я распечатала его и переписала, это я писала.
— Распечатали? И она не спросила у вас, почему сургуч сломан?
— Спросила, я сказал, что неловка была, когда письмо прятала под корсет. Она мне поверила. — Отвечала госпожа Ланге.
Волков отвёл её спиралями падающие волосы от лица, поцеловал в висок. Погладил по спине и по заду. Похвалил её:
— Вы не только красивы, вы ещё и умны, Бригитт.
Хотя он не был уверен, что письмо это она не написала сама, не выдумала его, он ею был доволен. Очень доволен. Кажется, она была ему предана, как говорится, и душой, и прекрасным телом.
Она улыбалась от удовольствия.
— И что решила госпожа Эшбахт, ответ она ему уже писала? — Продолжил Волков, вновь начиная читать текст.
— Элеонора, хоть и глупой кажется, да не так глупа, — сказал Бригитт. — Элеонора знает, что если вас извести раньше, чем у вас наследник родится, так феод будет опротестован и вернётся в домен герцога.
— Это она вам сказал? — Спросил Волков, отрываясь от чтения и задумываясь.
— Она. — Кивала госпожа Ланге. — И тогда она останется без поместья. Прежде, чем вас изводить, нужно ей наследника родить. Законного. Тогда и поместье будет её, будет принадлежать вашему сыну по праву сеньората, ваш наследник станет вассалом герцога по наследству, а уже она может выходить замуж за кого захочет, и будет госпожой Эшбахта до совершеннолетия сына.
— Вот оно, значит, как, этот шут собирается стать господин Эшбахта? — Волкова начинала заливать ярость. Он стал ещё мрачнее, голос его стал холоден, а слова были словно тяжёлые камни. — И как же он собирается меня извести, на поединок позовёт? Неужели не побоится ссору затеять?
— К чему это ему, — Бригитт едва не засмеялась, — не дурак же он, все о вас знают, что сильны вы, зачем ему рисковать на поединке, ему поместье нужно ваше, а не помереть.
— А как иначе, войной пойдёт? — Не понимал кавалер. — Где денег на людей возьмёт?
— Вы всё по себе людей считаете: поединок, война! — С укором отвечала ему Бригитт. — Говорила уже вам, вы как дитя малое, когда это Малены на поединках дрались, вся земля Ребенрее собрана ими браками выгодными да убийствами подлыми. Отравят они вас, просто отравят. Вы и знать не будете, когда и кто вам яда в стакан кинет.
«Верно! — Волкова как осенило. — Верно-верно, и епископ про семейство Маленов говорил, что они отравители старинные».
Он поднял на неё глаза и сказал:
— Знаю я, кто яда мне в стакан кинет.
— Да, — сказал Бригитт, — я тоже знаю, сама она на такое не пойдёт, — она обняла его за шею, — мне поручит.
— Тебе, — согласился Волков. — Больше некому.
— Я лучше ей кину, — сказала она спокойно.
— Никто никому яда кидать не будет, — произнёс он строго. — Нет, не опущусь я до яда, не допущу я, что бы в моём доме травили кого-то, тем более мою жену. Нет, невозможно сие.
— А что же делать будем? Будем ждать, пока она сама решится?
— Нет, сделаем то, что вы сначала предлагали.
— А что я предлагала? — Спросила Бригитт.
— Вызовете его сюда, а тут я его убью.
— Может, так и хорошо будет, — как-то нехотя согласилась Бригитт.
— Заманите его сюда, надо придумать только, как мы это сделаем.
— Придумаю, — отвечала госпожа Ланге и заговорила быстро, с озабоченностью в голосе. — Только убейте его как пса, на поединок не зовите, не достоин он, отравитель и вор он, раздавите его как вошь. Не нужно с ним благородным быть.
— Ладно-ладно, — обещал ей кавалер, обнимая красавицу и целуя её в губы, — а что вы за помощь и преданность хотите?
— Чего хочу я? — Сразу оживилась Бригитт. — Так со мной спать ложитесь, вот чего хочу я. И пусть все о том знают.
— Нет, этого не просите, другого чего хотите?
Она сразу, вроде, и расхотела просить, сидела, чуть от него отвернувшись.
— Ну, неужто другого ничего нет, что вам хотелось бы? — Он продолжал гладить её по волосам.
— Платье хотела, в городе видела, да дорого оно.
— Сколько стоит?
— Из зелёной парчи оно, с лифом из атласа зелёного, который расшит бисером и жемчугом мелким, красивое это платье очень. Мне к лицу будет.
— Сколько стоит? — Повторил он.
— Просит подлец-портняжка за него семнадцать талеров. Думаю, за пятнадцать уступит. — Ответила Бригитт.
